Звук приближающихся быстрых шагов прервал размышления Исайчева. Увидев жену, Михаил порывисто встал, приготовился парировать вопрос: «Чего сидим, весны ждём?»
Но Ольга молча протянула телефонную трубку.
– Кто? – тихонько спросил Михаил.
Жена пожала плечами и также тихо ответила:
– Кто-то сильно обрадовался, тому что, наконец, тебя нашёл. Говорит он твой старый приятель ещё с юридического, некто Русаков Александр Егорович.
Михаил забрал трубку и, приложив её к уху, обрадованно шумнул:
– Русак?! Сколько лет? Сколько зим? Ты где в Сартове? Записывай адрес…
Трубка в ответ загудела радостным голосом:
– Я на родине Ломоносова в Холмогорах. Слыхал о таком городище?
– Ещё как слыхал! Помнишь в детстве фильм Сергея Бондарчука «Серёжа», там паренёк говорит: «Какое счастье мы едем в Холмогоры!» На всю жизнь запомнил лицо мальчишки, оно и было счастье… Так ты, Александр Егорович, получается в самом центре счастья обретаешься?
– Выходит, так! – прогудела трубка, – с маленьким уточнением: основное жилище в Архангельске. Там семья. Я посещаю их наездами. Сам кучкуюсь в Холмогорах, там штаб моей нефтяной компании. Но и там бываю нечасто, чаще непосредственно на вышках. Как юридический институт закончил, так папаня мой меня к нефтянке и пристроил. Он в управлении архангельскими промыслами в отделе кадров главным был. Потом уже сам пробивался. Сейчас в качестве начальника промысла тружусь.
– Так ты ца-а-аль?! – хохотнул Исайчев, коверкая окончание слова.
– Цаль, цаль! Небольшой такой царёк! – подтвердил Русаков тоже похохатывая. – Чё звоню-то? Дело к тебе есть.
– Так, оно понятно… Стал бы ты меня без дела искать. Только, Сашок, я в органах больше не служу…
– Это и хорошо! – звякнула трубка. – Я в курсе, что ты частным сыском занялся. У меня дело конфиденциальное. Можно сказать, личное дело. Надо чтобы ты приехал. Бери своего напарника и приезжайте. Все расходы оплачу. И чтобы вам захотелось поехать, сообщаю: у нас здесь охота – с большой буквы охота, а рыбалка, ух! На Волге такой рыбалки в жисть не было…
– Подумать можно?
– Нет! – рявкнула трубка.
– Ну тогда встречай. Только про Волгу слова возьми назад. Наша Волга всем рекам мать.
– Мать, твою мать. Согласен! Только рыбы в ней мало осталось… Несогласен?
– Согла-а-асен… – нехотя подтвердил Исайчев.
1944 год. Сартов
В воскресный день Сенной базар в Сартове похож на растревоженный улей: сунь палец – ужалят. Так думал Ефим Мессиожник, подходя к толкучке, в которой действительно сновали подозрительные типы, жирующие на бедах войны.
– Чаво надо? Чо имешь? – заступил дорогу небритый парень и, лениво подождав, пока Мессиожник презрительно измерит его взглядом от сломанного козырька смятой военной фуражки до сапог-гармошек, исчез.
– Кто угадает карту, получит за рупь три красненьких… Три по тридцать за рупь! Попытай счастья… – звенел детский голосок в правом ухе, а слева тихо, почти умоляюще, – серебряная… От мужа осталась, упокой его, боже!
Мессиожник повернулся и увидел: согбенная старушка в драном сером полушалке крестится, а в её сморщенной ладони круглый кусочек белого металла – царская медаль.
– Зачем так, мать?
– Не украла я. От мужа осталась. Ерой был… Хлебцем возмести или маслицем.
В кармане у Мессиожника три солдатских пайки хлеба, взял, когда ехал на товарную станцию разгружать вагон с запчастями для самолётов. Думал, задержится – пожуёт. Вагон не пришёл. На обратном пути остановил Ефим полуторку у Сенного базара, слез, пошёл хлеб на табак поменять. Табак золотая вещь для обмена, за него что хочешь отдадут. Мужик без хлеба потерпит, без табака в военное время совсем худо.
– Нате, бабуся, – протянул Ефим ржаной ломоть.
– Мало, касатик, серебряная она, на зуб пробовала!
– Я ж вам так даю, бесплатно.
– Нет, и нет, и нет, я не нищая. Тогда возьми, возьми, голубок, – старуха сунула ему в руку медаль. Он еле успел её удержать, отдал последние два куска.
Собрался уходить, а перед ним тот же парень в мятой военной фуражке подрагивает коленкой в широкой брючине, скрипит носком новенького сапога.
– Положил я на тебя глаз, кореш. Если нужна будет медалька этой войны с документом, с утра к пивному ларьку жмись, засеку. Где вкалываешь-то? Фабричный? Ну, ну, не особенно-то буркалами блести… Может ещё чем интересуешься, так мы завсегда…
Ефим осмотрел, нестоящего на месте шнырялу, едва слышно произнёс,