Выбрать главу

Показательный образец «лирического» стиля раннего Ремизова — этюд, навеянный впечатлениями от врубелевского «Демона» (картины Врубеля «Демон поверженный» и «Демон сидящий» экспонировались в Москве на художественной выставке «Мира Искусства», открытой 16 ноября 1902 г.)[377]. Потрясенный врубелевским образом и выраженной в нем трагедией человеческого духа, Ремизов попытался воссоздать в словесной форме некий эмоциональный и смысловой эквивалент миру врубелевских красок, каким он его чувствовал и понимал. Собственная боль и подлинные переживания пробиваются здесь у Ремизова сквозь толщу надрывно-экспрессивной фразеологии, заимствованной у Пшибышевского. Литературные опыты подобного рода либо остались в рукописи, либо затеряны в периодике начала века, сам автор если и печатал их впоследствии, то в кардинально переработанном виде, поэтому, чтобы отчетливее представить себе доминирующую стилевую манеру Ремизова в начальный период его творчества, приведем «Демона» целиком[378].

Демон
(к картине Врубеля)
              Ночь волнистою, темною, душною грудью мира коснулась, лики земные дыханием тусклым покрыла.               Здания спящие, башни зорко-томящихся тюрем, дворцов и скитов безгрезною, бледною тишью завеяны.                                Не услышат, не пронзятся стуком сердца моего.                                Оно бьется, оно рвется, оно стонет.                                Не услышат… В оковах забот люди застыли, в кошмарах задыхаясь нужды, нищеты.               И ржавое звяканье тесных молитв завистливых скорбно ползет дымом ненастным по крышам.               А судьба могилы уж роет и люльки готовит и золото сыплет и золото грабит.                                Не услышат, не пронзятся стуком сердца моего.                                Оно бьется, оно рвется, оно стонет.                                Не услышат…
* * *
              Полночь прошла.               Изнемогая в предутреннем свете, время устало несется.               Мне же, незримому здесь в этот час, жутко и холодно, жутко и холодно.               Отчего не могу я молиться родному и равному, но из царства иного?               Царство мое — одиночество — одиночнее, глубже.               Люди и дети и звери мимо проходят, мимо с проклятьем и страхом.                                Я в волны бросится, в волны речные, земные.                                Ты мне скажи, ты не забыла, ты сохранила                                образ мой странный и зов мой, зов в поцелуе?                                Да, сохранила, я знаю…                                И ушла с плачем глухим в смелом сердце своем.                                А мое разрывалось…               Так в страсти, любви к страсти, любви прикасаясь, — я отравляю.               Даже и тут одинок: слышу тоску и измену и холод в редких и долгих лобзаньях.                                А сердце мое разрывалось.
вернуться

377

См. письмо Ремизова к П. Е. Щеголеву от 18 ноября 1902 г. (Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1995 год. С. 158–159).

вернуться

378

Беловая рукопись «Демона» сохранилась в архиве П. Е. Щеголева (ИРЛИ. Ф. 627. Оп. 2. Ед. хр. 69. Л. 1–3).