Остается последнее испытание: какое средство соперники могут предложить для спасения города?[349] Ответ Еврипида: «Если нынешнее, что считаем ненадежным, будем считать надежным, а то, что считаем сейчас надежным, примем за ненадежное» (1443 сл.) — мысль, прямо скажем, не очень понятная, и не удивительно, что Дионис просит ее разъяснить. Еврипид повинуется: «Если перестанем верить тем из граждан, кому теперь верим, а воспользуемся теми, которыми не пользуемся, наверное, спасемся. Если сейчас бедствуем с одними, то как не спастись, поступив наоборот?» (1446–1450). Здесь проглядывает логика «перевернутого мира», принятая не в одной комедии Аристофана, но не слишком надежная в реальной политике. Поэтому Дионис, сочтя совет Еврипида «мудрейшим», хочет выслушать мнение и другой стороны.
Эсхил сначала осведомляется, кем пользуется город (имеется в виду, в качестве политических руководителей) — порядочными (χρηστοις; ср. 735) людьми? «Куда там! — отвечает Дионис, — он их (достойных людей) люто ненавидит! — Стало быть, радуется дурным (πονηροις; ср. 725, 731 bis)? — Да и этого нельзя сказать, скорее, пользуется через силу» (1454–1456). «Как же можно спасти такой город, которому не нравится ни хлена (плащ хорошей выделки), ни овчина?» — спрашивает Эсхил (1458 сл.). И все же надо найти выход, и поэт изрекает: Спасемся, «когда землю врагов будем считать своею, свою — вражеской, доходом — корабли, помехой — доходы противника» (1463–1465), т. е. повторяет план Перикла, изложенный им в начале войны: опустошать с кораблей Пелопоннес, отдав на разорение Аттику[350]. Совершенно очевидно, что весной 405 года, когда спартанцы уже 8 лет удерживали Декелею, примерно в 20 км от Афин, а флот их господствовал на море, предложение Эсхила лишено всякого смысла. И все же Дионис останавливает на нем свой выбор, и поэт возвращается на землю «на благо гражданам, на благо своим близким, родным и друзьям» (1487–1489). Почему? На этот вопрос могут быть даны два ответа.
Первый вытекает из общественно-политической обстановки конца войны. Нетрудно заметить, что между советом Еврипида (1446–1450) и резюме Эсхила (1458 сл.) нет существенной разницы. Если первый из них советует поменять нынешних политиков (а это — «дурные»), а второй уподобляет их мужицкой овчине, то ясно, что для обоих идеал — «порядочные», и в этом они приобретают союзника в лице самого Аристофана[351]. В парабасе он порицает афинян за то, что они в качестве своих руководителей пользуются монетами «самого скверного чекана», и призывал их, когда город попал в бурю и находится «в объятьях волн» (361, 704), отречься от «чужеземцев, и рыжих, и дурных, и потомков дурных» (730 сл.), а обратиться к людям благородным, разумным, справедливым и порядочным (χρηστοισιν, 727 сл., 735). Как мы помним, еще раньше Аристофан предлагал для восстановления гражданского единства амнистировать невольных участников правления Четырехсот (689–692), что, впрочем, вовсе не свидетельствует о его симпатии к олигархам: достаточно вспомнить комическую фигуру пробула — представителя коллегии, подготовившей переход Афин в руки новой власти, в «Лисистрате», поставленной за несколько месяцев до переворота. Но вернемся к «Лягушкам». Высказанная еще в парабасе рекомендация произвести всеобщую амнистию и всех примирить еще более утопична, чем надежда на то, что возвращение Эсхила окажет поддержку «порядочным» и «благородным» (783, 1011, 1014), т. е. его постоянным зрителям в прошлом. Но ведь едва ли не большей утопией является убеждение Диониса, что «отец трагедии» сумеет возродить афинскую трагедию.
349
В порядке стихов 1437–1466 и в распределении их между говорящими среди издателей нет единогласия. Я придерживаюсь рукописного порядка.
351
Аристофан был солидарен и с Еврипидом в оценке демагога Клеофонта. Ср. отзывы о нем в «Лягушках» и Ор. 772 и 904 со схол.