— Великолепная идея, ваша светлость. Признаюсь, я поражен до глубины души. Еще никто не просил меня выполнить подобную работу, это огромная честь. И я уверен, что его светлость герцог Миланский будет счастлив иметь единственную в своем роде колоду, придуманную лично для него. Теперь я понимаю, почему он так любит вас: вы женщина невероятных достоинств, мадонна.
— Вы льстите мне, маэстро Микеле.
— Ничуть. Я лишь говорю то, что думаю, — ответил художник.
Затем он с ловкостью фокусника спрятал карты в складках плаща. Тот же удел ждал книги и холсты: быстрыми отработанными движениями живописец вновь сложил их в кожаную сумку.
Теперь маэстро Микеле был готов покинуть замок. Аньезе разрешила ему удалиться, отметив:
— Итак, я жду от вас новостей о выполнении нашего замысла. Я хотела бы сохранить уговор в секрете, по крайней мере до окончания работы, так что обращайтесь, пожалуйста, всегда напрямую ко мне. И вот, — добавила Аньезе, вынимая из ящика кожаный кошелек и передавая его художнику. — Чтобы не отпускать вас с пустыми руками.
Маэстро Микеле услышал, как внутри позвякивают дукаты.
— Бесконечно благодарю вас, ваша светлость. Обещаю, что колода будет соответствовать всем вашим пожеланиям.
— Именно этого я и жду от такого талантливого живописца, как вы.
Художник кивнул.
— Можете идти, маэстро Микеле, — сказала Аньезе.
Гость не заставил себя упрашивать. Он поднялся и, взмахнув широким черным плащом, будто ворон крылом, зашагал к двери.
ГЛАВА 31
ЭШАФОТ
Венецианская республика, площадь Святого Марка
Площадь Святого Марка была полна народу. После нескольких дождливых дней утро выдалось чудесным. На небе сияло солнце, освещая лагуну, и воды залива переливались перламутром. Деревянную трибуну для представителей закона сделали простой, без каких-либо украшений, но выточили и отполировали безукоризненно, словно столяры стремились довести работу до совершенства. Дож сидел в изящном кресле посередине; по обеим сторонам от него находились члены Совета десяти, облаченные в красные и черные мантии. Вместе они являли собой истинное воплощение власти Венецианской республики, и трибуна торжественно и солидно возвышалась над толпой, собравшейся на площади по случаю публичной смертной казни.
Все было готово. Эшафот поставили между колоннами Святого Марка и Святого Теодора. Палач сжимал в руках наточенный топор со сверкающим лезвием. Подул приятный ветерок, принесший с собой солоновато-горький запах моря. Неплохой день, чтобы умереть.
Карманьола прибыл в повозке, запряженной усталым мулом. На нем были ярко-красный дублет, берет из бархата и бордовый пурпуэн[15]. Руки приговоренному связали за спиной, а рот заткнули кляпом, но даже невнятное мычание, издаваемое кондотьером, который пытался вырваться из рук гвардейцев по пути к эшафоту, заставило толпу замолчать.
Для вынесения приговора понадобилось меньше месяца. Вопреки ожидаемому, пытки не заняли много времени: сломленный заключением в темнице дворца дожей рыцарь почти сразу признался в том, что уже было известно из полученных бумаг. Почти все судьи признали его виновным, но один все же воздержался.
Пройдя сквозь расступившуюся толпу к эшафоту, мул остановился. Возчик спустился с козел. Гвардейцы подхватили Карманьолу и передали его в руки палача, который без лишних разговоров пнул приговоренного между ног. Буссоне рухнул, как мешок с мукой; колени с сухим стуком ударились о доски. Он издал стон, из-за кляпа показавшийся еще более мучительным, и повалился набок. Из уголка рта потекла струйка слюны.
Некоторые женщины, не в силах вынести кошмарное зрелище, прикрыли глаза руками. Поставив Карманьолу на колени, палач сорвал с него берет и потянул за волосы, заставив положить голову на деревянную плаху.
На трибуне поднялся один из советников, Никколо Барбо. Уверенным голосом он произнес обычные в таких случаях слова:
— Франческо Буссоне, граф Кастельнуово-Скривии, Кья-ри и Роккафранки, по прозвищу Карманьола! Именем дожа Франческо Фоскари и Венецианской республики я приговариваю вас к смертной казни за государственную измену.
Затем знатный венецианец вновь опустился на место.
Палач занес топор над головой приговоренного и через мгновение обрушил его со всей силой, на какую только был способен. Раздался одновременно глухой и хлюпающий звук. Палач поднял топор, и все увидели, что, хотя Карманьола несомненно мертв, голова пока не отделилась от тела. Палач занес свое орудие во второй раз.