Тоёсэ слушала дядю и тетку. И вдруг поняла, что не может заговорить с ними о том, ради чего пришла сюда. Сделав над собой усилие, она сказала, что бросает дом в Комагата, и спросила о-Юки, не нужно ли ей чего-нибудь из мебели. Все равно пойдет старьевщику...
— А что, о-Танэ еще не знает о болезни сына? — спросил Санкити.
— Наверное, знает. — Тоёсэ задумалась. — Косаку-сан был в Нагое, виделся с Сёта. И дядя Морихико уже все знает.
— Это я ему сказал.
— Свекровь пишет, что мне надо немедленно ехать в Нагою, — тоскливо проговорила Тоёсэ. — А мама зовет домой. Родители всегда думают сначала о детях. Моя мать очень жалеет меня.
— И тебя жалко, и Сёта, — сказал Санкити.
— Я, конечно, поеду в Нагою. Буду за ним ухаживать, — проговорила Тоёсэ. — Я ведь до сих пор только это и делала...
— Сколько лет прошло, как вы поженились? — спросил Санкити, стряхивая с папиросы пепел.
— Одиннадцать, — горько вздохнула Тоёсэ.
— Значит, ваша свадьба была годом позже нашей с о-Юки.
— Помнишь, когда мы жили в деревне, — вставила о-Юки, — из дома Хасимото приезжал приказчик? Он и сказал нам тогда, что Сёта женился.
— Да, да. Как это было давно! Я тогда получила от вас письмо, Счастливы мы были только первый год.
Потом все пошло вкривь и вкось. Свекровь часто хворала. А потом этот скандал... О-Юки тихонько вздохнула.
— Мы с Сёта старые друзья, — проговорил Санкити; — Еще в школе дружили, хотя учились в разных классах. Когда меня привезли в Токио, мне было восемь лет. В моде тогда были турецкие фески с кисточкой. И мы с Сёта носили такие фески... Вот с каких пор мы дружим.
— Да, вашей дружбе много лет, — сказала Тоёсэ. — Вы всегда беспокоитесь о Сёта, о его делах. Помню, кажется, в прошлом году вы были в Сэндае, так в каждом письме спрашивали о нем.
— Неужели в каждом?
— Вот именно. Вся его родня с ним носится. А он? Хотя бы работал, как все люди...
Тоёсэ сама не заметила, как стала вспоминать о своей жизни, а эта жизнь была наполнена только одним — любовью к Сёта. Она рассказывала, как уехала к родным, когда свекор бросил семью и скрылся. Как мать с отцом удерживали ее, и как она убежала из дому, и ехала к Сёта с таким чувством, будто ехала к возлюбленному.
По лицу Тоёсэ было видно, что ей приятны воспоминания. Еще она рассказала, что была однажды у толкователя судеб. Он сказал ей: «Вы добрая, но в вашем характере есть мужские черты. Берегитесь проявления мужского».
— Вы бы, дядюшка, это назвали наследственностью, — слабо улыбнулась Тоёсэ.
Дети о-Юки расшалились — они были в том возрасте, когда мальчишки бывают особенно озорными. Они шумели, смеялись, выбегали на улицу, опять прибегали. Даже самый младший ходил, переваливаясь, от служанки к матери и обратно.
— Ой, смотрите, ему молочка захотелось, — рассмеялась Тоёсэ. Малыш отдернул ручонку, потянувшуюся было к груди матери.
— Вот все уйдут, мы с тобой останемся одни, тогда можно, — наклонилась к малышу о-Юки, поправляя воротник кимоно.
— Мне показалось, тетя, что вы опять ждете ребенка. Мы как-то разговорились с моей служанкой. Она говорит, что, мол, и сомневаться нечего: тетушка о-Юки опять скоро будет младенца кормить.
Тоёсэ внимательно посмотрела на о-Юки. Та чуть-чуть покраснела и улыбнулась.
— О-Юки, может, ты хочешь купить что-нибудь из вещей Тоёсэ? — спросил жену Санкити.
— Не знаю, — нерешительно проговорила о-Юки. — Пожалуй, мне бы пригодилась сушильная доска. Может быть, Тоёсэ-сан продаст ее нам?
— Эта сушильная доска из кипариса. Мы ее специально заказывали, когда еще на другом берегу жили. Мы ведь там долго собирались жить. Я покажу ее старьевщику, он оценит, и вы тогда возьмете ее.
Тоёсэ засобиралась домой. Санкити поднялся наверх, оставив женщин вдвоем. Он подошел к окну. Крыши, крыши, рамы для сушки белья, беспорядочный лес труб над Комагата, воздух по-весеннему мутный и непрозрачный от дыма... Думы его были о Сёта.
О-Юки поднялась к мужу и стала рассказывать, о чем они говорили с Тоёсэ перед ее уходом. Женщины были поистине созданы на погибель Сёта. Он не мог и недели прожить без приключения. Даже вокруг о-Сюн вертелся. «Я завидую вам, тетушка», — сказала на прощание Тоёсэ.
— А ты что, никогда не бываешь недовольной? — раздраженно спросил жену Санкити.
— Мне не на что жаловаться.
Санкити некоторое время молча смотрел на жену.
— Тоёсэ может завидовать нам только в том, что мы здоровы, — сказал он и пошел к столу.
В тот вечер Санкити и о-Юки до позднего часа обсуждали дела племянника и его жены. Когда дети уснули, о-Юки вдруг прижалась к мужу и проговорила тоном, какого Санкити никогда не слыхал у нее.