— Может, Дуда знает? — бросил неуверенно Маркевич.
— Верно, Дуда должен знать.
У старшины была своя забота — обучать командиров отделений. Вот и сейчас он стоял перед строем капралов:
— С гражданским населением никакого панибратства. Вы военные, а гражданские и военные — как пес и хозяин. Надо оберегать свою честь, черт бы вас побрал, да не так, как Пыцлик, который готов бабам воду таскать да коров доить!
Все со смехом уставились на третьего в шеренге, который, покраснев, как школьник, опустил глаза.
— Эй, Маркевич! — Шургот толкнул его в бок. — Я всегда говорил, что на нашем кадровом унтер-офицере держится армия. Смотрите, как он их муштрует! Учитесь, учитесь держать людей в руках, без этого…
Маркевич вздохнул. Он знал свою слабость. Может, поэтому им так и помыкают. Даже Пискорек и тот сообразил, что при командире взвода можно все себе позволить. Проклятый мир, все время надо зубы показывать, иначе сожрут.
Они остановились и слушали разглагольствования Дуды.
— Немцы нам грозят, но мы во главе с маршалом Рыдзом… Поняли?! — гремел он. — Кру-гом! Разойдись!
Старшина не дал им ясного ответа. Крайне смущенный, пробормотал он что-то о том, будто инструкция запрещает открывать дверь без специального приказа.
— Может, газы, — прошептал Шургот. — Хорошенькая история!
Дуда вытаращил глаза. Такая мысль, видно, не приходила ему в голову, и он испугался. Офицеры махнули на все рукой.
— Ничего не поделаешь, постараюсь попасть в полк и там все узнать. Всего доброго, соседи. — Шургот хлопнул Маркевича по плечу. — Надо пойти поглядеть, что там мои натворили.
Маркевич тоже поспешил к своим. Он шел по деревенской дороге вдоль ручья, такой же дороге, как в Красном. Кругом огороды, огурцы, какая-то тыква в поисках местечка на солнцепеке вылезла на тропинку и улеглась. Рядом красовалась капуста, свекольная ботва, возле забора буйно разросся сорняк. Кругом все по-домашнему уютно и сонливо, солнце пекло вовсю, а пчелы гудели совсем в унисон с тем шумом, который стоял у него в ушах после водки. Упасть бы тут да часок вздремнуть под яблоней. Маркевич сорвал лепесток отцветающего мака, смял и бросил.
Вот гряда подсолнухов, хлопцы работают без рубах, капли пота на спинах и на шеях. Земля тяжелая, сверху серая, а в глубине блестяще-черная. Шагах в пятидесяти отсюда бежит ручей с метр шириной, по обоим берегам — болотистый луг.
— Ничего не осталось, пан подпоручик, — послышался голос Цебули, — от такой жары все болото высохло. Теперь и слон сможет там танцевать.
Что на задах подсолнухи — это хорошо, можно незамеченным добраться до деревни. Маркевич осмотрел то, что уже успели выкопать солдаты. Траншея длиной в несколько десятков метров с двумя зигзагами — все как положено, по инструкции. Вот ячейка для ручного пулемета; Маркевич соскочил, лег в полуметровой яме, проверил: сектор обстрела в порядке. Вылез, отряхнул землю и приказал продолжать.
День медленно клонился к вечеру. На небе ни тучки. Далеко, возле границы, виден лес. За подсолнухами шуршат лопаты, кто-то о чем-то рассказывает, слышится смех и шепелявый голос Пискорека. Издалека доносятся звуки, характерные для деревенской жизни: во всю глотку раскудахталась курица, где-то в конце деревни залаяла собака, заскрежетала железная цепь у колодца.
Наконец наступил вечер, звездный и теплый. Болото, может, и высохло, но лягушки где-то остались и громко квакали.
Ужинали снова вместе с Потаялло, который после обеда вздремнул и теперь был готов хоть до полуночи разглагольствовать. Приезжал кто-то из батальона и рассказывал, что в дивизии неспокойно, на границе вчера вечером была перестрелка, похитили одного пограничника. Отсюда вывод: каждый взвод согласно уставу должен выставить на соответствующей дистанции от деревни по пять постов. Шургот снова принялся шутить:
— Нам подвезло, наш участок спокойный.
Потаялло побагровел, надул щеки и прикусил свой черный ус, он был слишком тонкий для его такого мясистого красного лица.
Но Шургот не отступал:
— Согласен, пан капитан, насчет дозоров согласен. Только при одном условии: скажите, что вы так ревниво прячете в каморке?
Потаялло не выдержал:
— Не ваше дело! Кто командир роты, я или не я? Чего вы торгуетесь!
Шургот надулся, разговор оборвался. Впрочем, водки больше не было, и все стали прощаться. Потаялло чувствовал себя как-то неловко, проводил их во двор и, когда Водзинский ушел, шепнул Шурготу: