Зал завершался лоджией, которая выходила на лужайку, там собралось много народа: дамы, кавалеры, старики, дуэньи; все они, выйдя туда якобы для того, чтобы подышать свежим ночным воздухом, дали волю пересудам своим и злословию. Это было состязание в колкостях и остроумии, целый хор голосов, нежных как флейта, приглушенных, отрывистых, дребезжащих; множество миловидных личиков и лиц, искаженных неистовым смехом или оживленных лукавой усмешкой, ртов, открывавших клавиатуры цвета слоновой кости, и других, изрезанных как башни замка, или зазубренных, подобно карнизу под сводом.
– Кто же этот красавец кавалер, с которым так любезничает новобрачная?
– Сеньорита, какая же вы злючка!
– Ха-ха-ха! Взгляните-ка на дона Везалия, какой у него важный вид в его calzas bermijas[133] и в этом черном камзоле. Клянусь Магометом! Неправда ли, он так обут, что ноги его похожи на перья в чернильнице? Смотрите же, как он скачет с Амалией де Карденас, этой свеженькой и розовой пышкой! Не кажется ли вам, что он похож на самого Сатурна?
– Или на Смерть, ведущую в танце Жизнь.
– Танец Гольбейна.[134]
– Скажите, Оливарес, что он будет делать con su muchacha?[135]
– Учить ее анатомии.
– Разговаривать.
– Благодарю покорно за novia![136]
– Вот уж и сарабанда кончилась, посмотрите, как он целует ручку нашей кузине Амалии.
– Это не простая городская свадьба, не какая-нибудь saraguete,[137] это блистательный sarao.[138]
– Но где же новобрачная?
– И где красавец кавалер?
– Дон Везалий ее ищет, совсем растерялся, busca, busca, регго viejo![139]
– Пойди, спроси у него, Оливарес, ведь его почитают за колдуна, пусть-ка он скажет, что делает в эту минуту Мария?
– Не надо лезть не в свое дело!
Танец возобновился; Везалий снова пригласил Амалию де Карденас, которая ответила ему милой улыбкой, но потом, отвернувшись, снова с кем-то смеялась.
Молодой не было в гостиной, не было и бурого плаща в прихожей, а в темном коридоре послышались шаги и кто-то прошептал:
– Накинь этот плащ, Мария, скорее, бежим!
– Не могу, Альдеран.
– Чтобы я оставил тебя добычей этого старика? Нет, нет, ты принадлежишь мне! В мое отсутствие ты предаешь меня, я об этом узнаю, спешу приехать сегодня утром, смешиваюсь с толпой, наконец отзываю тебя в сторону, говорю тебе «бежим»; может ли быть, что ты мне откажешь? О нет, Мария, ты меня обманываешь! Идем, еще есть время, порви недостойные путы, мы будем счастливы, я буду принадлежать тебе, тебе одной и навсегда! Идем, Мария!..
– Альдеран, ярмо это мне навязала моя семья, и я его вынесу. Но ты навеки мой! Я навеки твоя! Какое нам дело до этого человека? Кто он мне такой? Лишний слуга, ширма, которая прикроет нашу тайную любовь. Пусти меня, пусти меня, прощай!
– Так ты не хочешь, Мария, хорошо же, ступай, замарай себя грязью! Поступай как знаешь, а я сделаю все по-своему, ступай!..
Он выпустил ее из своих объятий, и она быстро проскользнула из галереи в гостиную.
Альдеран был сам не свой; несколько мгновений он все проклинал, топал ногами, потом внезапно скрылся в глубине комнат.
За это время толпа стала еще многолюдней; так пруд разбухает после грозы. Рокот все» нарастал, и разгул становился все страшнее. К черни вернулась ее дерзость, и, теснясь все плотнее и плотнее, она хохотала под самым носом у алебардщиков. Проклятья, угрозы, крики «смерть ему» загремели снова. Люди швыряли камнями в стекла, пачкали стены бычьей кровью и грязью. Но вот толпа неожиданно раздалась, пропуская простоволосую женщину, которая выла, как собака на луну; то была Торриха, булочница; она пришла за своим мужем и взывала о мести.
– Это Торриха, булочница, – слышалось со всех сторон. Потом разгоряченная толпа вдруг разжалобилась, и все сочувственно замолчали, а Торриха продолжала всхлипывать и вопить.
Тогда человек в буром плаще, взобравшись на ступеньки, крикнул зычным голосом:
– Друзья, расправимся с ним! Тот трус, кто не последует за нами! Отомстим! Смерть Везалию! Смерть колдуну!
В ответ камни градом посыпались в стекла окон и в притиснутых к лестнице алебардщиков. Толпа врывается в портик, кидается на занесенные пики, выхватывает их и ломает; она уже поднялась по лестнице и ломала теперь двери гостиной, когда вдали послышался стремительно приближавшийся стук подков скачущих галопом всадников.
134