Выбрать главу

Шанс дождливого безумья

Эта повесть от первой до последней страницы – плод авторского воображения. Любые совпадения описываемых событий с имевшими место в действительности, а также схожесть героев повести с реальными людьми являются случайностью и не могут опровергать истинность данного утверждения.

(Вместо эпиграфа.)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Им много достается, – насквозь промокшим дням в конце сентября. Всего: мокрой грязи на колесах грузовиков, чертыхания пешеходов, которых обдало брызгами проехавшее у кромки тротуара спешащее в аэропорт такси, резких порывов ветра, превращающих мелкий дождичек в перекрестный пулеметный огонь, от которого не спасет и широкий зонт. Но больше другого этим дням достается непонятного, странного чувства: жизнь мокрой землей проседает вниз, и кажется – вот-вот обнажится скрытое под верхним слоем почвы нечто: то ли второпях зарытый сундук, то ли неглубоко схороненный мертвец. – Вынырнет это нечто из своего подземного схрона и что произойдет?.. Озолотит тебя судьба неожиданным кладом? Напугает досмерти, засмердив воздух вокруг запахами разложения.

Странное чувство оживает в душе в эти дни, – ждешь чего-то, боишься и не веришь себе. Ведь все тогда становится зыбко, туманно, пасмурно. И на какие дела не решишься, чего не сотворишь, когда жалобно скрипящие на столбах фонари едва разгоняют моросящий сумрак, а бледная луна похожа на единственный глаз мерзкой крючконосой старухи, подглядывающей в темное окно, как трое насилуют в ее заросшем бурьяном палисаднике девушку. Подглядывающей, но не вмешивающейся.

***

В нее никогда не целились из огнестрельного оружия. Самой стрелять приходилось, но чтобы в нее – никогда. Иначе бы сейчас родилось сравнение: словно находится перед безжалостным зрачком автоматного дула, и невозможно пригнуться, нельзя убежать...

Этот мертвящий, рожденный где-то в сердцевине костного мозга, на грани предчувствия, страх длился недолго. Потому что в следующие мгновения немолодая женщина поняла, – она не одинока в своем животном предощущении гибели. В противном случае на территории полузаброшенного пионерлагеря, давно покинутого детьми, но не покинутого ею и теми, кто занимался одним с ней делом, не погас бы теперь свет. И не смолк бы в потухшем телевизоре диктор, едва успевший произнести мстительную, как показалось немолодой женщине, фразу:

«...А также все поддержавшие преступный ГКЧП лица».

Густая, дождливая тьма, с одинаковым равнодушием укрывавшая бывших путчистов и тайных агентов, мирных фермеров из близрасположенного села и парочки, возвращавшиеся под мокрым небом из клуба, окутала теперь и немолодую женщину, и высокого, костистого старика. – С неутомимостью смерти он приближался по усыпанной гравием дорожке к ветхому снаружи, но уютно и со вкусом обставленному изнутри одноэтажному домику, одной из многочисленных построек, призванных в былые времена служить уголками счастливого детства.

Едва наступил мрак, силуэт старика остановился. Похоже, незванный гость испугался – слишком зловеще вдруг завыл ветер в голых ветвях охранявших дорожку деревьев. Или просто осознал, что окружавшая его ночь способна не только ждать, когда ее разгонят первые лучи солнца, но и бороться за свое существование, наносить ответные удары, подкарауливать, губить...

Но, кто знает: старик слишком долго боялся, и теперь, когда до последнего края оставалось недалеко, вполне мог набраться отчаянного бесстрашия. И остановился лишь, чтобы перевести дух. Ведь пришлось потерять немало сил и времени, прежде чем после лекций и задания кафедры он добрался сюда: скользкая, узкая дорога петляла между бесконечных полей, надвигалась темнота, а свечи были мокрыми, и на переездах мотор чихал...

Нет, он действительно испугался. Это стало ясно, когда, постояв секунду в нерешительности, старик съежился (Чувство бессилия перед искалечившей его жизнь силой?) и уже не широкими шагами, а мелкой трусцой посеменил обратно к выходу.

И, будто сигнал отбоя тревоги, в маленьком, темном домике прозвучал телефонный звонок. Немолодая женщина сбросила с себя тоскливое оцепенение.

– Карантин, – привычно, по-военному ответила она. И веледгне так уверенно:

– Возвращается к выходу... Да он просто не дошел!.. Есть! Так точно... поняла.

Она положила трубку. Тихо, но внятно выругалась. Словно отвечая на нецензурную брань, дождь забарабанил по крыше с новой силой. Женщина резко поднялась со стула, вышла из комнаты в сени, на ощупь сняла с крючка старомодный мужской зонт.

Через полминуты она уже спешила по дорожке в противоположную от главного входа сторону. К гаражу. Там она сядет за руль новенького «Жигуленка» и малоезжей дорогой доберется до перекрестка, через который позже неминуемо проедет и старик. Главное было оказаться на перекрестке раньше него. А уж незаметно проводить незванного гостя до дома, попутно выяснив, где он живет, она как-нибудь сумеет.

***

Неделю дождь лил не переставая, и все, о чем мечталось, чем жилось, – постепенно пятилось, отступало под натиском этой огромной влажной гидры. Она обхватывала мир своими мокрыми лапами, и он замедлялся, хлюпал. Низкое небо давило на виски, подскочила статистика скорой помощи, – больше инфарктов, инсультов. Милиция сталкивалась с бессмысленными, жестокими убийствами, а по обочинам шоссе у постов ГАИ можно было встретить не один искореженный автомобиль.

Но, слава Богу, в этот поздний час грязно-желтый рейсовый «Икарус» все еще благополучно тащился по окутанным мраком новогиреевским улицам, на каждом повороте опасливо выхватывая ближним светом то столб, то уснувший газетный киоск, то пешехода, поднявшего воротник насквозь промокшего плаща. Мотор урчал, в затемненной кабине водителя временами ярко вспыхивал огонек сигареты, косые струи воды с бессильным ожесточением разбивались о стекла салона, так что после третьей остановки у Алексея постепенно возникло ощущение некоего разморенного покоя, временного сухого комфорта. Мозг стал вкрадчиво опутывать лень.

Он занял место сразу за кабиной водителя, видел салон автобуса лишь в смутном отражении на плексигласовой перегородке, ничто не беспокоило, не отвлекало и, по большому счету, мог вполне позволить себе вздремнуть минут пятнадцать-двадцать, благо дорога предстояла сравнительно неблизкая. Перед остановкой же, на которой ему нужно было выходить, автобус проезжал по ремонтируемому участку улицы – тряска на колдобинах неминуемо заставила бы Алексея проснуться.

Но разве в такую погоду можно спать! Странные попадаются люди, – утверждают: в дождь достаточно закрыть глаза, как сон окутает тебя сам. Вот уж неправда! Когда от земли поднимается влажный, гнилой запах, а опавшие осенние листья быстро превращаются на асфальте в бурое месиво, сон уже не может приходить и уходить, как награда за усталость, за четвертьчасовое ожидание на продуваемой сырым ветром остановке.

Не отдавая себе отчета, он постоянно боялся наступления подобных дней. Боялся и ждал. Потому что всегда было интересно. Они походили на напряженную ночную погоню, – опасную неожиданными засадами ускользающего противника, ловушками на темных лесных тропах, но вместе с тем, полную изумительного восторга борьбы, где шансов на победу, удовольствие немного, и тем ценнее каждый из них.

Когда по обыкновению осенней поры полил дождь, у него появилось два новых, которые он, склонный все в жизни учитывать по бухгалтерски точно, окрестил шансом номер один и шансом номер два.

Водяные подтеки на стекле поползли вбок, – автобус прибавил скорость на прямом, длинном участке маршрута между двумя остановками. У водителя вполне мог найтись повод для спешки, – желание наверстать упущенное время по графику или получить возможность сыграть лишнюю партию в домино со своими товарищами на конечной остановке. Был ли смысл нервничать и раздумывать над тем, как ускорить достижение желанного результата у Алексея? В конце концов, шанс номер один требовался ему больше для потворства собственной жадности. Но шанс номер два!..