По поводу перечисленных ужасов замечу, что с точки зрения израильской культуры все они достаточно конкретны. Более того, некоторые из них, по всей видимости, соотнесены с тогдашней демонологией. Ветхий Завет на этот счет лаконичен, как текст, учащий о Боге, а не о дьяволе – в нем почти ничего по этому поводу не говорится. Но «ужас ночи» – это нечистый дух, приходящий ночью. О нем говорит 3-я глава книги Песнь песней Соломона: «Вот одр его – Соломона: шестьдесят сильных вокруг него, из сильных Израилевых. Все они держат по мечу, опытны в бою; у каждого меч при бедре его ради страха ночного» (Песн. 3: 8).
С Песнью песней соотнесены и образы стрел, чумы и мора. Здесь стоит обратить внимание на место, где говорится про силу любви: «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные; она пламень весьма сильный. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презреньем» (Песн. 8: 6–7).
Под определение любви подобраны очень яркие эпитеты: «стрелы ее – стрелы огненные» – это перевод по контексту. В оригинале это стрелы решефовы, а Решеф – западносемитский бог войны и болезни. И он действует как раз стрелами. Стрелы Решефа возжигают в человеке болезнь, а в обществах – войну. То есть любовь в тексте сравнивается с болезнью – как всеобъемлющее чувство, полностью охватывающее, изменяющее человека. В псалме привлеченные образы – стрелы, соответственно, чума, мор – того же ряда, что и образ Песни песней. Об этом пишет свт. Афанасий Александрийский: «Стрелою наименовал теперь какую-то нечистую силу»[12]. Псалмопевец учит: от всего этого Бог Израилев благочестивого читателя сохранит, под Его крыльями не надо бояться никаких демонов. Он принципиально больше и выше их. И не только их.
Замечу, что у других христианских толкователей этот фрагмент абсолютно лишен всякого демонологического флера. Блаженный Феодорит называет «страхом ночным» скрытую опасность, «стрелою, летящею днем» – явный умысел, а «бесом полуденным» – чревоугодие и происходящую от него гордость[13]. Дидим Слепец же считает так: «страх ночной есть опасность со стороны удовольствий плотских, которая нападает особенно во тьме; стрела летящая днем есть любостяжание, ибо это его время»[14].
Дальше в псалме – ремарка в одну строку: вступает праведник. До этого говорил автор, а здесь звучит читатель, то есть мы: «О Господь, Ты прибежище мне» (Пс. 90: 9), и после мы опять замолкаем. Автор продолжает:
Для нас с вами тема драконов звучит точно так же, как тема единорогов: она слабо соотнесена с реальностью. Вариантов перевода списка животных несколько: аспид и василиск, лев и дракон – в синодальном; лев и гадюка, злой лев и дракон – в современном русском переводе РБО; аспид и василиск, лев и змей в переводе Юнгерова и так далее. С точки зрения структуры текста четыре животных, очевидно, должны схлопнуться в два, так как перед нами поэтический прием – параллелизм. Толкователи, однако, предпочитают рассматривать всех четырех. Как мы видим, «дракон» присутствует далеко не во всяком переводе. Так можно перевести «таннин», которое обычно переводится как «морской змей» или же, шире, «водное большое животное», например кит. Это образ противника миропорядка, созданного Богом, скорее всего пришедший из соседней месопотамской культуры, так как в классической ветхозаветной теологии никаких противников у Творца нет и быть не может.
Бог в Библии творит мир Сам. Ему никто не предшествует, Он ни с кем не борется, Ему нет необходимости заниматься мироустройством через победу над альтернативными хаотическими силами. Но в культуре, в которой живет Израиль, очень сильна мысль о, скажем так, богах порядка – богах небесных и богах хаоса, которые, как правило, боги вод. Связь хаоса с водой очевидна: она постоянно движется, неустойчива, ее мрачные холодные глубины неисследимы, и там наверняка кто-то живет. «Кто-то», живущий там, в Ветхим Завете, и называется словом «таннин». Из этого «рода» и Левиафан, великий морской змей, место которого в творении неясно. Потому что в одном псалме мы видим «Ты сокрушаешь голову Левиафана в воде» (Пс. 73: 13), а в другом – «там этот Левиафан, которого Ты сотворил играть в нём» (то есть в море) (Пс. 103: 26).
14