— Ешьте, — сказал я, приглашая их к столу. — Все. Досыта.
Наступила тишина. Они не могли поверить. Смотрели то на меня, то на еду, то друг на друга. Первым, как и тогда, шагнул вперед Матвей. Он взял миску, зачерпнул полную порцию рагу, отломил огромный кусок хлеба и сел на скамью. Он обмакнул кусок хлеб в густую подливу и отправил в рот.
Это стало сигналом. Остальные, один за другим, ринулись к котлу, накладывая рагу в свои миски. Они ели настоящую, горячую, сытную еду, приготовленную не из отбросов, а из лучших продуктов.
Еду, приготовленную с уважением специально для них.
Я стоял и смотрел на них, и в этот момент чувствовал не триумф победителя, а удовлетворение. Я выполнял свою клятву.
И Система, казалось, оценила это.
[Вы впервые применили массовое блюдо высокого качества для поднятия морального духа союзников!]
[Получен уникальный временный эффект «Лидерство (слабое)»!]
[За проявленное милосердие и укрепление лояльности вы получаете +150 ед. опыта.]
Когда последняя миска была выскребена дочиста, а по кухне разносилось лишь удовлетворенное, сытое сопение, я дал им несколько минут, чтобы насладиться этим забытым чувством. Затем хлопнул в ладоши, призывая к тишине.
Поварята, отяжелевшие от еды и все еще находящиеся в легком шоке, медленно повернули головы в мою сторону. В их глазах больше не было страха. В них было любопытство и ожидание.
— Это была хорошая еда, — сказал я, и они согласно закивали. — И с этого дня вы будете есть так всегда, но чтобы это стало возможным, нам нужен порядок.
Я обвел их всех взглядом и позвал:
— Матвей, подойди.
Мальчик, который сидел на скамье, тут же вскочил и подошел ко мне. Он все еще был робок, но в его осанке уже появилась тень уверенности.
— С этого дня, — объявил я громко, чтобы слышал каждый, — Матвей становится моим личным учеником и помощником. Он будет отвечать за учет продуктов в кладовой и за передачу моих распоряжений. Он — мои глаза и уши. Тот, кто проявит к нему неуважение, будет иметь дело со мной.
По толпе мальчишек пронесся удивленный шепот. Я только что взял самого забитого из них и возвысил до невероятного статуса. Показал им, что в моем новом мире ценится не грубая сила, а ум и верность. Это был мой первый урок.
Затем я повернулся к старшему повару.
— Федот.
Мужчина, который держался в стороне от всех, медленно поднял на меня свои усталые глаза. Он ожидал чего угодно.
Я подошел к нему и заоворил с ним как с коллегой, как с профессионалом, чье мастерство уважал.
— Федот, я знаю, ты ненавидишь беспорядок и воровство не меньше моего. Я видел, как ты работаешь. Видел как ты ратовал за чистоту и старался все сделать правильно. Даже в тех условиях, при которых правильно что-то сделать уже подвиг.
На его лице промелькнуло удивление. Он не думал, что кто-то замечал эти мелочи.
— Я не смогу быть здесь постоянно, — продолжил я. — Моя главная работа — с княжичем. Мне нужен человек, который будет следить за порядком на этой кухне, пока меня нет. Человек, который знает это ремесло, которому я смогу доверять. Я назначаю тебя старшим поваром.
Я смотрел на него и видел, как меняется его лицо. Маска застарелой усталости и цинизма, которую он носил годами, треснула. Он, который уже давно потерял всякую надежду и просто делал свою работу, чтобы выжить, услышал не приказ нового начальника, а признание. Признание его профессионализма, его честности, его многолетнего, никому до этого ненужного труда.
В его выцветших, усталых глазах блеснула влага. Он неловко кашлянул, пытаясь скрыть свои чувства.
— Я… — начал он, и его голос, обычно грубый и ворчливый, дрогнул. — Я не подведу, советник.
— Я знаю, Федот, — кивнул я. — Я знаю.
Я отвернулся, давая ему время прийти в себя. Моя новая команда была сформирована. У меня был верный ученик и опытный, надежный исполнитель. Революция обрела своих лидеров.
Когда последние назначения были сделаны, и новая иерархия на кухне обрела свои очертания. Они стояли передо мной — сытые, уставшие от уборки, но с новым, незнакомым блеском в глазах.
— С этого дня, — сказал я, и мой голос, полный уверенности, заставил их выпрямиться, — на этой кухне действует один закон.
Я обвел их взглядом, задерживаясь на каждом.
— Тот, кто готовит, ест первым. И он ест то же самое, что и воины. Баланда отменяется. Навсегда.
Наступила тишина. Такая глубокая, что я услышал, как в очаге с треском лопнуло полено. Они не могли поверить своим ушам. Баланда, этот серый, безвкусный символ их рабства, их унижения, — отменяется? Навсегда? Я видел, как самый маленький из них, тот самый, которого Прохор ударил в мой первый день, недоверчиво потер глаза, словно боясь, что это сон.