Кеннеди не дрогнул. Он посмотрел Хрущеву в глаза и сказал: «Тогда, мистер Хрущев, будет война. Нас ждет холодная зима»{302}.
В 1948 году Сталин попытался силой вывести западных союзников из Берлина, запретив проход по коридору, связывающему Берлин с западными зонами. 15 месяцев, с июня 1948-го по сентябрь 1949 года, союзники во главе с Соединенными Штатами по воздуху переправляли сотни тысяч тонн продовольствия, чтобы не дать погибнуть двум с половиной миллионам жителей Западного Берлина. Теперь Хрущев угрожал, что контроль за проходом перейдет к Восточной Германии и баланс сил в Европе нарушится. Для Кеннеди это был вызов.
В марте 1961 года Кеннеди отказался вводить в Плайя Хирон американские военные силы. Теперь, думал Хрущев, можно еще раз проверить президента, и обнаружил, что тому не хватает решительности. Расставаясь, Хрущев сказал Кеннеди, что он не будет возобновлять ядерные испытания в воздухе до тех пор, пока Соединенные Штаты не сделают этого первыми{303}. Потом Хрущев передал Кеннеди памятную записку о Берлине, содержащую официальную и четкую позицию СССР по высказываниям Хрущева. Когда-то Хрущев сказал государственному секретарю Раску, что Берлин — это «яйца Запада, которые можно схватить и сжать их, когда это будет необходимо»{304}.
Хрущев начинал их сжимать. Биограф Раска, Томас Шенбаум, заметил: «Для всех, кто имел отношение к берлинскому делу, это был самый серьезный кризис после второй мировой войны, потому что он мог привести к прямому столкновению между Соединенными Штатами и Советским Союзом, и обе стороны (особенно Запад) вынуждены были в определенной ситуации использовать ядерное оружие»{305}.
Доктрина НАТО гласила: использовать ядерное оружие нужно в случае, если Советский Союз нападет на Западную Европу. Во время правления администрации Эйзенхауэра основной в ядерной стратегии Америки была концепция «массированного возмездия», если Советы совершат нападение на Соединенные Штаты или Другую страну. Соединенные Штаты поразили бы ряд военных, промышленных, городских и правительственных объектов одним массированным ударом. Эта стратегия была закреплена в доктрине НАТО в мае 1957 года и призывала к массовому ядерному ответу на любое советское нападение, вне зависимости от того, будут ли Советы применять ядерное оружие{306}.
Встреча в Вене сильно повлияла на Кеннеди. Джеймс Рестон, заведующий отделом «Нью-Йорк таймс», в то время наиболее могущественный и влиятельный журналист Вашингтона, попросил у президента частной аудиенции после его последней стычки с Хрущевым.
Рестон прилетел в Вену, ускользнув от журналистской братии. Он ждал в затемненной комнате в посольстве. Президент вошел, не снимая шляпы, опустился на кушетку. Позже Рестон вспоминал, что Кеннеди «надвинул шляпу на глаза, будто его побили, и глубоко вздохнул».
— Тяжеловато? — спросил Рестон.
— Тяжелее в жизни не было, — ответил президент. Рестону показалось, что его трясет.
Кеннеди сказал Рестону:
— У меня проблемы. Во-первых, надо понять, зачем он это сделал, да еще так враждебно. А во-вторых, надо подумать, что можем сделать мы. Я думаю, первое объяснить довольно просто. Мне кажется, он это сделал из-за Плайя Хирон. Я думаю, он решил: кто по молодости и неопытности попадает в такую переделку и не доводит дело до конца, ни на что не годен. Ну, и закатил мне взбучку. Ну, и у меня жуткая проблема. Если он думает, что я неопытен и ни на что не годен, то пока он не начнет думать по-другому, мы с ним ни до чего не договоримся. Значит, надо действовать{307}.
Хрущев создал ситуацию, которая угрожала ядерной войной. Советники Кеннеди по СССР считали, что прямолинейность, грубоватость советского лидера — это его обычный метод преувеличений и угроз, которые не стоит принимать всерьез. Однако Кеннеди остро чувствовал разницу между политической маской и реальным превосходством и считал, что Хрущев бросил вызов, который нельзя оставить без внимания. Судя по всему, кризис будет длительным, и все, кто имел к нему отношение, полагали, что мир был ближе к ядерной войне, чем год спустя, во время кубинского кризиса. Сведения Пеньковского становились решающими, он должен был точно предсказать намерения Хрущева, план его действий и его реакцию на ответ Запада.