Владимиру и Анджею понадобилось не много времени, чтобы понять, что происходит, но оба находили свои оправдания. Владимир уважал и жалел Анджея, «раненого солдата», но недооценивал силу его связи с Кристиной [4]. Он полагал, что ее привязанность к Анджею тоже вызвана жалостью к его увечью. Кристина не разубеждала его и даже один раз весьма жестокосердно поинтересовалась, кто бы мог заниматься любовью с одноногим мужчиной? Владимир отказывался от романа с Кристиной под носом у Анджея, но и отпустить ее не мог. Он клялся в воспоминаниях, что не любил ее, но так же клялся, что готов был сделать для нее что угодно. Тем временем Анджей понимал интенсивность чувств, возникших в условиях крайней опасности, но оставался уверен, что его отношения с Кристиной, основанные на чем-то большем, нежели общий риск, выдержат это испытание. Для Анджея Владимир был стихийным бедствием, болезнью, которая пройдет, когда спадет первый жар. Кристина эгоистично позволяла себе удовольствие жизни на грани, встречалась с Анджеем, когда тот был в Будапеште, а когда он уезжал со спасенными интернированными в Югославию, встречалась с Владимиром, «затыкая его рот поцелуями», уверяя его, что их отношения буду развиваться, когда они снова отправятся в Польшу [5]. Зачастую все трое выходили куда-то вместе, Владимир пылал ревностью, когда видел Кристину рядом с Анджеем. «Красное вино застилало мне глаза», – сентиментально записал он в дневнике после долгого вечера с пустыми разговорами, закончившегося для него бессильными жалобами «звездам, которые видели наши поцелуи» [6]. И этого мало: муж Кристины, Ежи Гижицкий, который по-прежнему жил во Франции, занимаясь написанием пропагандистских материалов для британцев, хотел знать, что происходит с его женой, он надеялся на их воссоединение. Кристина поддерживала с ним контакт как через Секцию Д, так и напрямую, но в начале апреля 1940 года Ежи был «серьезно обеспокоен», что давно не получал от нее вестей [7]. Из Секции Д ему ответили – с деликатностью военного времени, – что Кристина находится «в вашей собственной стране, посещает родственников, часто ей не так-то просто написать вам, как вы понимаете» [8]. Это письмо совпало с долгожданными новостями от самой Кристины: она тоже старалась быть тактичной, по крайней мере Ежи признался, что испытал облегчение. Но вскоре он вновь начал тревожиться. Кристину вызвали в Лондон, она должна была добираться туда через Париж, где Ежи надеялся ее увидеть, но к середине мая Франция находилась перед лицом военного и политического коллапса, и планы Кристины пришлось отложить. Она застряла в Будапеште. «Такое невезение для меня, – писал Ежи, не придавая значения опасностям, угрожавшим ему самому, – я лишь надеюсь, что она не попадет в серьезную беду» [9].
На самом деле Кристине трудно было найти хоть что-то подобное той опасности, которую она жаждала встретить. Она передала микрофильм «Мушкетеров» Губерту Гаррисону из Секции Д, как только добралась в Будапешт. Несколько дней спустя она представила и собственный отчет, который Гаррисон направил в Лондон, прежде чем уехать в Белград, столицу Югославии. Когда шесть недель спустя он вернулся, Кристина все еще ждала связи с его представителем, но, как обычно, праздной не оставалась. Она организовала прием курьеров от «Мушкетеров», таких как Михал Градовский, доставлявший информацию из Польши, а также поддерживала Анджея, помогая ему находить курьеров и обеспечивать доставку беженцев через Татры, для чего обращалась к своим друзьям-лыжникам из Закопане.
Отношения Кристины с Гаррисоном никогда нельзя было назвать хорошими. С самого начала он регулярно пропускал заранее назначенные встречи, не желал выдавать зарплату и деньги на расходы, его часто видели пьяным вместе с другими британскими офицерами, например с Тедом Хоу, о котором она тоже была весьма невысокого мнения [10]. Теперь Кристине приходилось ежедневно разыскивать Гаррисона, чтобы убедиться, что он действительно прочитал сообщения, которые ее связные с риском для жизни доставляли из Польши. Но даже когда она его находила, как позже раздраженно сообщала в отчете, зачастую «он не предпринимал никаких действий» [11]. Позднее она получила письмо от Витковского, который заметил, что считает британцев «весьма непонятными людьми, которые действовали очень странно» [12]. Кристина еще не знала, что польское правительство в изгнании испытывает серьезную озабоченность по поводу верности как Витковского, так и «Мушкетеров», и вся предоставленная ими информация рассматривается с особой осторожностью. «Среди самих поляков существовали некоторые разногласия относительно того, чего они действительно хотят, – сообщал Черчиллю чуть позже в том же году Хью Далтон, глава британской службы специальных операций. – Способы и средства помощи им были тщательно изучены, но до сих пор не найдена возможность сделать нечто существенное» [13].