Они ещё долго, по словам Васи, «трахали дрова, бросали палки, имели бревно, произвели множество фрикций пилой и занимались любовью с фотоаппаратом». Наконец, Вася сменил одну больную тему на другую:
-Я жрать хочу, как стадо волков! Даже воробьём твоим не побрезгую.
-Ты, Вася, как кукушонок: большой и жрать хочешь каждые десять минут. А я тебе только успеваю дичь носить.
-Я Вини Пух Большой Член, а не кукушонок!
С этими словами Вася схватил свой килограммовый тесак и, издав воинственный клич, кинул в стену. Тот ударился ручкой, дзынькнул, и как мячик отскочил, попав жалом хозяину чуть выше колена. Вася сел на нары, пробормотал:
-Дурацкие шутки до добра не доводят, - и начал снимать штаны.
Стянул брючину, глянул на залитую кровью ногу и, опрокинувшись навзничь, по-дикому затряс руками и ногами. Валя столбом стоял посреди избы с ложкой соли в руке, не веря глазам. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы переварить случившееся. Наконец, он осознал, что друг не шутит, а действительно потерял сознание и надо что-то делать. Он кинул соль в бульон и бросился к аптечке, нашёл бинт и, подскочив к потерпевшему, затряс его за плечи. Вася сказал: «А!» и поднялся. Посидел с закрытыми глазами, потом спросил:
-Я что, сознание потерял?
-Да. А я нашёл.
-Ты перевяжи меня! Я на кровь смотреть не могу. Сильно льётся?
-Нет, чуть-чуть.
Валя вытер кровь и сообщил:
-Тут дырочка-то полсантиметра, а ты умирать вздумал. Может, в сосуд какой попал?
-Да перевязывай ты, садист! Я сейчас опять вырублюсь. Дай нашатырь, на окне ампулы валялись!
На подоконнике лежали: обломки мух, комаров и других кровососущих и не очень, жменя ржавых, но вполне годных хлюпеней, шестёрка пик, валет бубён, папковая гильза двенадцатого калибра, два погрызенных мышами свечных огарка и восемь ампул с нашатырём.
Перевязка кое-как была сделана. Вася навонял нашатырём и лежал, закатив глаза и бледный, как покойник.
-Н-да, на кукушонка ты не похож. Скорее, на поросёнка. Вон, сколько крови вытекло! Меня насухо выжми – столько не будет.
-Юноша, ваш юмор неуместен. Я с детства вида крови не переношу! Это даже как-то называется по - научному, не помню как.
-А ещё охотник! Ты меня больше не пугай так! А то я не помню даже, солил суп или нет.
Вале вновь пришлось быть за повара, истопника и сиделку, хотя раненый, немного оклемавшись, известил, что всегда предпочитал лежалок.
Птица оставалась твёрдой, хоть и варилась третий час. Валя без малейшего сожаления скормил её больному, а на бульоне сварил суп с макаронами и помороженной картошкой.
-Помираю! – стонал раненый так, что штукатурка сыпалась. – Бабу мне белую-белую! А, впрочем, какая разница? У чёрных тоже, поди, не поперёк?
-Неужели так умираешь, что даже какой-нибудь Василисой Ужасной из Заира не побрезговал бы?
-Как говорит мой папа: ввиду отсутствия святой девы Марии будем сношать Николая-угодника! Из Заира, из Вьетнама, из Антарктиды - всё едино! Ночью все кошки серут.
Могучий организм с помощью супа, крепкого чая и водки быстро восстановил все потери. Они допили третью фляжку, и Валя участливо спросил:
-Как нога, товарищ Вини Пух? То есть - Большой Член?
-До очередной свадьбы заживёт! Меня сейчас уже другое не на шутку беспокоит.
-Что! Кровь сдал, теперь бы ещё сперму куда-нибудь определить, чтоб на мозги не давила? Так нож ещё раз в стенку кинь и встань поближе! Пусть чуток повыше проколет!
-Нет. Кал. Три дня едим как на убой, а ведь ни разу не посрал. И у тебя, как я понял, та же проблема: дристалище-то чистое! Хорошие таблетки, чёрт бы их побрал. Не пришлось бы ломиком ковырять. Был у нас такой случай, когда рабочий мумия обпился. Думал – брага. Ты бы видел, сколько он потом навалил!
-Есть такое дело. Уговорил. Берём свечку, и пошли свежим воздухом дышать.
Они установили свечку на нейтральной полосе посреди полигона как мяч перед началом игры и сели по краям.
-Ну? Как дела?
-Пока никак. Замёрз уже.
-Шатуна бы на пару минут! Он от запора хорошо помогает!
-Чувствуется, Вася, что ты с ним уже встречался, коль знаешь такие подробности.
Был такой мороз, что, казалось, пламя свечи от него делается меньше. На небе царила Луна, освещая окрестности ненамного хуже Солнца. Была видна каждая ёлочка на другом берегу Подлысана, подчёркнутая на белоснежном снегу собственной непроглядной тенью. Под Луной, спустив штаны, чинно сидели два русских человека. Минус сорок пять и никого на полсотни вёрст. Какой художник напишет такую картину? Тишина прерывалась лишь кряхтением и треском искр, вылетающих из трубы.