Vous avez promis
Свет ярко манит. Он пугает, играет, вырывает глаза, словно я горю на солнце. Пальцы царапают кору дерева, до крови ногти впиваются в шершавый дуб, я скатываюсь вниз переводя своё дыхание. В горле пересохло всё, а живот сводит судорогой из-за голода. Я не ела три дня. Три дня в бегах. Вижу, как какая-то женщина, незнакомая мне, одетая как состоятельная мадам, держа в руке пакеты, махала кому-то поправляя на голове берет. Вокруг меня крутился пёс, жалобно смотрел в мои глаза высунув язык.
Грязный пёс...
Отмахиваюсь от него, чтобы он ушёл, шикнув. Но животное не уходит. Снова смотрю на женщину, она всё ещё стояла на перекрёстке рядом с «триумфальной аркой». Туристов было много. Даже очень. Сегодня ведь хороший солнечный день, отчего им не гулять по Парижу?
Поправив волосы, длинные, рыжие, волной спадающие вниз по спине, я снова смотрю на пса. Глаза добрые, чёрные как у мамы: словно зеркало. Только от него пахло хуже, чем от помойки в квартале где я недавно была.
Хочу есть.
— Смотришь так, будто бы у меня в руке сосиска. — Трогаю морду бродячего чёрного пса, от чего он завилял хвостом радуясь ласке. — Будет тебе сосиска.
Женщина не уходит, до сих пор стояла на месте, но уже разговаривала с кем-то по телефону радостно поправляя волосы. Она богата, не обеднеет даже на пару евро, если я «по-доброму» получу их.
Медленно выхожу из тени дерева, прикрываю руки длинной серой кофтой. Свою одежду я хотела выбросить, чтобы на мне не осталось запаха Суа Фидель, но если ходить голой по Парижу — то будет много лишнего внимания.
«Sois fidèle à qui tu es»* — вечное в голове, со шрамом в сердце. Это говорила мне мама, когда мой сводный брат Жорж буквально хотел заполучить моё место на «троне» в Суа Фидель. Что же... пусть возрадуется этому, а я буду жить свободно без указок дорогого рода.
Крадусь к женщине, прикрыв голову капюшоном плотной кофты, всё ещё поправляя рукава. Ладони кололо, я со всей дури прикусила язык, поджав пальцы одной руки в кулак.
Магия шла, я чувствовала свою энергию, как она, защищая, старается закрыть меня от удара той самой горячей волны огня, что вот-вот мог вырваться у меня из ладоней, причиняя боль. Но она разогревала тело, ломала кости. Без контроля я смогу показать всему Парижу, что ведьма пытается обокрасть какую-то мадам прямо в центре города, не боясь попасться.
Но она меня не видела, ведь я просто шла мимо. Её сумка была открыта, передний карман любезно манил, я играла пальцами по воздуху, вычерчивая кругами символы. Так я могла успокоиться, не боятся.
Мадам резко дёрнулась от чего мои зубы клацнули, я выругалась: грязно, как шлюха возле дороги и остановилась, продолжая крутить пальцами и не переставать читать мысленно заклинания. Женщина вытерла нос и немного выставив руку с сумкой, опёрлась о бок. Карман всё ещё открыт, но она не смотрит, я подхожу ещё ближе, уже в толпе проходящих людей мало кто мог бы заподозрить в том, какие цели преследую. Оставались считанные секунды до того, как я подойду к ней и выхвачу кошелёк у неё из кармана. Отсчитываю время.
Один... Палец очерчивает круг.
Два... Рука медленно проскальзывает в карман сумки.
Три... Кошелёк цепляется за мои длинные чёрные ногти и сразу попадает мне в ладонь, где захлопнулась клетка.
Быстро обхожу даму, немного задев её плечом от чего она дёрнулась и взглянула на меня не добрым, злым взглядом. Её тонкие брови нахмурились, и она крикнула:
— Грязная бродячка, нечего тут шляться! — Она говорила это с такой мерзкой злостью, что во мне даже не вскипело чувство сожаления за то, что сейчас её обокрали. Мне не хотелось, чтобы она запоминала меня или вообще говорила со мной. Не знает, беду на голову накликает она мне. — Ненавижу вас — грязных туристов!
— Закрой рот. — Резко бросаю ей я, слишком хрипло, так, от чего дама будто поседела ещё сильнее.
«Слово ведьмы не рушимо, кто посмеет перейти ей дорогу — поплатиться сполна».
Её губы мигом захлопнулись, как только она увидела тьму в моих глазах. Я знала, что она видит: как мои голубые глаза чернеют, как зрачок, расширяется и глаза становятся неистово чёрными, пустыми. Она смотрела в эту тьму и видела все свои грехи, что совершала. Руки дамы стали трястись.
— Ты меня не видела, но больше не смей грубить нищим. Сдохнешь если снова так орать будешь.
От того, что я за столько времени опять кому-то нагрубила в душе стало разливаться приятное чувство спокойствия. Последний раз я нахамила брату, когда убегала: он тогда сильно повздорил с мамой, выяснял почему женщины в нашей семье стоят выше мужчин и правят, а сорвать злобу на мне он не смог — я его старше, да и женщина, стоящая во главе рядом с мамой. Была. Пока не сбежала.