Жена, Рита Моисеевна Пуришинская, — лирический объект и адресат многих возвышенных произведений Аронзона. Духовная близость с ней, человеком эстетически и жизненно одаренным, была, без сомнения, наибольшей удачей в жизни Аронзона. Главным для нее была любовь к мужу и преданность его делу. Во многом благодаря близости их отношений в поэзии Аронзона появилась внушительная серия столь редких в современной литературе «семейно-лирических» стихотворений. По свидетельству близких, значительная напряженность жизни Аронзона поддерживалась ощущением счастья. Чего стоят одни только обращения к жене: «Красавица, богиня, ангел мой!» или: «Семирамида или Клеопатра — все рядом с ней вокзальные кокотки, не смыслящие в небе и в грехах!» («Глупец, ты в дом мой не вошёл…»).
Нужно отметить, что любовная лирика Аронзона отнюдь не лишена эротического начала, соответствующие образы выступают в ней в достаточно отчетливом, не прикрытом эвфемизмами виде (см. «Два одинаковых сонета»). Эрос земной и эрос небесный, переплетаясь, вносят в поэзию Аронзона особый, неповторимый оттенок, с одной стороны, придающий земную существенность платоническим чувствам, а с другой — убедительно поэтизируя феномены плотской любви[46]. В «Отдельной книге» мы встречаем такое симптоматическое высказывание: «Моя жена напоминала античные идеалы, но её красота была деформирована удобно для общения, что отличало красоту эту от демонстрации совершенства». Исходя из потребности коммуникации, автор, остро ощущая собственную личность, обнаруживает лицо и в тех предметах, которые принято считать безличными. «Всё — лицо: лицо — лицо, пыль — лицо, слова — лицо», — пишет он в одноименном стихотворении 1969 года; «Но ты к лицу пейзажу гор», — подтверждает стихотворение «Вторая, третия печаль…». Вообще лицо, лик относятся к одним из наиболее излюбленных слов поэта.
Эстетическое, будучи определенным образом причастным вневременному плану действительности, подает автору надежду преодолеть с его помощью конечность земных сроков, но ахронизм поэтического мироощущения препятствует его использованию в качестве инструмента разрешения жизненных коллизий. Аронзон и здесь вносит свои поправки. В «Отдельной книге» читаем: «Она была так прекрасна, что я заочно любил её старость, которая превратится в умирание прекрасного, а значит не нарушит его». Акцент весьма важен: прекрасное, хотя само и неподвластно гибели, может участвовать в процессе умирания.
Однако по мере освоения области прекрасного выясняется, что оно вызывает у художника вовсе не только светлые чувства. Так, одно из стихотворений 1963 года начинается следующими строками: «Не подарок краса мне твоя, а скорей наказанье, и скорее проклятье, чем лето, осинник, озёра». Что-то в человеке препятствует его восприятию прекрасного, приходит усталость, опустошение. В стихотворении «Боже мой, как всё красиво…» Аронзон пишет: «Нет в прекрасном перерыва. Отвернуться б — но куда?» В других стихах мы встречаем такие строки: «даже неба красота мне насквозь осточертела». Поэт испытывает облегчение, когда напряженность эстетического переживания спадает: «Я смотрю, но прекрасного нет, только тихо и радостно рядом» («В двух шагах за тобою рассвет…»).
Быть может, нет ничего странного в том, что в процессе эстетического переживания, помимо различения в красоте ее земных, личностных черт, Аронзон столкнулся с фактом ее известной обезличенности. Разгадка этого, возможно, заключена в амбивалентности чувства земной любви, сквозь призму которого поэт воспринимает прекрасное. Предмет любви обретает черты сравнимости, совместимости с другими (тоже по-своему уникальными) предметами. «Люблю тебя, мою жену, Лауру, Хлою, Маргариту, вмещённых в женщину одну», — писал Аронзон в стихотворении «Вторая, третия печаль…». В «Сонете в Игарку» говорится, что в природе «есть леса, но нету древа, оно — в садах небытия», т. е. в природе торжествует родовое начало, а поскольку природа представляет собой «подстрочник с язы́ков неба», то и на небесах родовому, общему отведено значительное место. Поэтому не удивительно, что Орфей воспевает по сути не самоё Эвридику, в которой видел отблеск небес, а Еву.
46
Например: «Всюду голая Юнона» («Хорошо гулять по небу…»); «где дева, ждущая греха, лежит натурщицей стиха» («Вступление к поэме „Лебедь“»); «с до ломоты набухнувших яичек перевожу я Данте без труда» («Развратом развращён, кишечником страдая…») и мн. др.