Красный, синий, зелёный и жёлтый — смешиваются в дожде, размазываются и ползут. Быстрыми шагами опаздывающего стучит одиночество, и на секунды город отражён в его каблуках. Текут трамваи, карнизы и рельсы, шевелится река, где гудят буксиры, спешат изгои, неотличимые ото всех, будто это не город, а подземка, будто это тёмные воды Стикса наводнили улицы и площади.
Американские стихи, склоки, клоаки, моментальные маски смерти и страшный мир разобщённых суков на набережных возле дворцов стекаются ко мне из улиц, закоулков и арок. Будто по пустым комнатам шлёпают кистью, — так я узнаю́ в себе певца осени.
Тюрьмы, сады, пустыри окраин, разноцветная татуировка стен и окон, невнятный арго заводов, будто открытая затхлость роялей, будто однообразная трещотка кинокамер. Крутятся колёса автомашин, шестерни станков, кассеты магнитофонов, киноленты и летающие акробаты. Накручиваются мостовые, голоса людей и окраин, тела и лица, словно сжимается единая пружина, на единую ось.
Город как свободный стих, опрокинутый за каретку машинки. Веди меня, мой голос, по тишине улиц, по неосиленному молчанию мира, по неподвижности всего сущего. Вот река, вот улица, вот я, певец осени.
285. В кресле
В конце концов двор или дежурство в такой поспешности, что даже не смочь, оглянувшись при мысли: доберусь ли прямо с бессонницы в спешку, к дому всего в квартале от центра, выведать быстрыми переносами (перебежками?) речь, но не у Вас, повернувшись спиной к миру и тем самым приказывая им: пли, пли, когда как не мог в припадке косноязычия выразиться длиннее и скоро.
Укладываясь в диалогах между двумя, тремя и дробями настольного света, чтобы как бы язвя, нырком, паузой, шекспировским вопросом:
«Что вы делаете, принц?
— Складываю паузы дорогой к дому», изловчиться настолько, что и скорописью здесь не угнаться, тасуя ты и вы, и как угодно: хоть на руках ходи, осведомиться о времени у 6 прохожих кряду и под конец измотанным уснуть у кинотеатра «Д».
Спохватившись вдруг, впопыхах, настежь, как бы на́рочно, отшатываясь от пустых квадратов рам, бросился к телефонной будке и в отверстиях диска увидел нужный мне номер.
«Я был непростительно развязен. Это угнетает меня, и, Бог мой, разве вас подобностью проведёшь?»
Я сразу же заметил, что в лицах была оглядка, набросок каких-то поз, и в итоге нет, нет, когда и вещи разбросаны как попало, сбился на вопрос: «Как же так?» И в исходе я был не уверен, так что, то и дело, посматривая в глаза, ещё не понимая, ждут ли чего? Это ли казалось мне мучительным.
«Садитесь сюда и не стесняйте себя визитом», — услышал я, выбирая место.
«У вас всегда выпадает не?» — спросил я эту пожилую женщину.
«Нет, я только хотела обогнуть ваши ли».
Я смутился и, как обычно со мной случалось в подобных вариантах, вспомнил красных муравьёв из рассказа Д. Муравьи в этом рассказе были громадны и не брезговали людоедством. Моё смущение соединялось с ними, наверное, из-за цвета, т. к. я тотчас же покраснел. Меня усадили в жёсткое кресло, и пожилая женщина вышла из комнаты.
В кресле я сразу же ощутил позу подсудимого, приобретённую напрокат: худой, небритый молодой человек в кресле лечебницы, где и мысль «задних коридоров, палат, тумб, кафеля», скорее истощённое тело хроника на узкой полосе госпитальной койки, чем застеклённый холл, промежуток (простенок?) между душой и плотью. Это мой способ перенимания внутреннего мира, состояния других.
— Вы, д. б., супруг Марины? — начал я, привыкая к высокому трюмо и журнальному столику.
— В какой-то мере.
— В немалой. Она вас любила.
Я заметил его желание сесть как-нибудь иначе: раньше он свободно полулежал в своём кресле, теперь же подался вперёд, обхватив ладонями углы ручек кресла. Я понял его попытку и начал загонять его ещё глубже в принимаемую им позу.
— Вы уроженец г. Бенуа?
— Нет, я только потомок Бенуа.
Итак, первая оплошность. Я допустил усмешку с его стороны.
— Я и хотел сказать, что ваша фамилия знаменита.
Но эта фраза смахивала на отступление. Ему было явно не уместиться в моей позе. Он ёрзал, доставал сигареты, и я не мог воспрепятствовать этому. Затея была мне не под силу.
— А! — а вы тот самый поклонник…
— Я был и тем, — сказал я.
— …Надо же, из ничто. (Может быть, короткий анекдот.)