Выбрать главу
2
Пастух быстрей одел очки: «Откуда вы, зачем и чьи? и что вам надо, червячки? тревожа слизистые плёнки, вы разорвали сон мой тонкий, а мне во сне являлась дева, чьи оба уха были слева, на месте глаз сияли рты, с груди свисали животы, красивый нос лежал на лбу, глаза болтались ниткой бус. Она дала мне их потрогать, сама ушла лежать пирогой в осоку, камыши, тростник, вся одинока, как лесник… Как время обратить назад: я не успел вернуть глаза, она исчезла сновиденьем, оставив зренье у меня, теперь безумный, как маньяк, искать пойду её везде я… я видел дев, хоть и наивен, но эта — всех была красивей!» Со сна опухший, встал пастух и обратил свой пах к кусту, в котором жук, раздвоя панцирь, в два пальца яростно сморкался, и так же трепетно и гибко играло радио на скрипке. Деревни северной краса, шла, персию тряся, коза, та персь — двухпалая перчатка — была надута в знак достатка, но конь, сидящий на холме, был явно не в своём уме…
3
Пока пастух живой струёй край плоти сочетал с землёй, корова подошла к коню, в нём видя дум своих родню, и, обратясь к безумцу задом, чуть слышно позвала: «Не надо…» Был под корову луг расстелен, и плоть её, давя растенья, давя букашек на цветах, пыталась прыгать и летать. Пастух, заметя эту схватку, в штаны запрятал край початка. «Зачатье у стрекоз красиво: качанье, стрёкот, переливы, оно красиво и у птиц, когда летят они высоко, но вон из кожи лезет око при виде столь больших яиц! и я глазами этих бус прошу поверить мне: клянусь, что все, от мух до жеребца, сюда выходят из яйца, а я б хотел своей верёвкой пасти лишь божии коровки, но те, увы! Пасутся сами, тогда как мир плодится в сраме: хоть взять корову, эту ню, что тотчас отдалась коню: родится плоть, не знав отца, и будет рог у жеребца, рогатый конь покроет птицу, и что-то да у них родится, иль птица — в яблоко помёт, иль конь — не конь, а самолёт, нет размышлениям конца, от мамы — клюв, но зад — отца, рога от бабушки, сей шлюхи, летать над бэби будут мухи, комар, под хвост попав гибрида, покажет там своё либидо, потом какой-то содомист, как осень, сдует срамный лист, и вот тогда-то вон из чрева, быть может, выйдет эта дева… Явись мне, дева, дочь печали, нагими бёдрами качая, хочу вернуть тебе глаза, чтоб в них блеснула мне слеза. Кровосмешенье мир объемлет, живое всё стремится к …!» И, щёлкнув пару раз кнутом, пастух закончил речь на том.
Март 1966

Неоконченные поэмы

273. Пейзажи

поэма
I
В снегу Владимирская церковь. Свод куполов её печальных вдруг возникает над плечами, квартал не доходя до центра,
где вот пейзаж души — лежат деревья сквера на оградах, их тень — в снегу, и рынок рядом, метро, троллейбусы, театра низкого подъезд, пейзаж зимы — душа пустует! беги тех петербуржских мест, где что ни век, словно преступник
всё поджидает за углом то церквью, то размахом сада, и снег на куполах покатых, как зимний полдень над столом.
В окне пейзаж: чуть ниже окон чернеет сетка проводов, темно под арками дворов, и лёд торчит из водостоков 〈…〉
〈1962?〉

274. Вещи

〈I〉
1
Так оборвалась осень. Так дышал перрон, напоминающий базары столпотвореньем, говором, и старый коричневый, потрескавшийся сад, исполненный в наброске, лип к фасаду вокзала, и, казалось, нет предела его тоске. Потом был дом в лесу.
2
Меж домом дачным и вокзалом, виясь, причёсанная ветром, скользила тихо электричка мимо лесов Финляндской ветки. Когда распахивались двери, врывался ветер, стук и стужа, и всё, что делалось снаружи, являлось громче и вернее. Как будто смазана движеньем, вся жизнь была неразделима, и всем казалось, что, наверно, не пережить им эту зиму.