2
Пастух быстрей одел очки:
«Откуда вы, зачем и чьи?
и что вам надо, червячки?
тревожа слизистые плёнки,
вы разорвали сон мой тонкий,
а мне во сне являлась дева,
чьи оба уха были слева,
на месте глаз сияли рты,
с груди свисали животы,
красивый нос лежал на лбу,
глаза болтались ниткой бус.
Она дала мне их потрогать,
сама ушла лежать пирогой
в осоку, камыши, тростник,
вся одинока, как лесник…
Как время обратить назад:
я не успел вернуть глаза,
она исчезла сновиденьем,
оставив зренье у меня,
теперь безумный, как маньяк,
искать пойду её везде я…
я видел дев, хоть и наивен,
но эта — всех была красивей!»
Со сна опухший, встал пастух
и обратил свой пах к кусту,
в котором жук, раздвоя панцирь,
в два пальца яростно сморкался,
и так же трепетно и гибко
играло радио на скрипке.
Деревни северной краса,
шла, персию тряся, коза,
та персь — двухпалая перчатка —
была надута в знак достатка,
но конь, сидящий на холме,
был явно не в своём уме…
3
Пока пастух живой струёй
край плоти сочетал с землёй,
корова подошла к коню,
в нём видя дум своих родню,
и, обратясь к безумцу задом,
чуть слышно позвала: «Не надо…»
Был под корову луг расстелен,
и плоть её, давя растенья,
давя букашек на цветах,
пыталась прыгать и летать.
Пастух, заметя эту схватку,
в штаны запрятал край початка.
«Зачатье у стрекоз красиво:
качанье, стрёкот, переливы,
оно красиво и у птиц,
когда летят они высоко,
но вон из кожи лезет око
при виде столь больших яиц!
и я глазами этих бус
прошу поверить мне: клянусь,
что все, от мух до жеребца,
сюда выходят из яйца,
а я б хотел своей верёвкой
пасти лишь божии коровки,
но те, увы! Пасутся сами,
тогда как мир плодится в сраме:
хоть взять корову, эту ню,
что тотчас отдалась коню:
родится плоть, не знав отца,
и будет рог у жеребца,
рогатый конь покроет птицу,
и что-то да у них родится,
иль птица — в яблоко помёт,
иль конь — не конь, а самолёт,
нет размышлениям конца,
от мамы — клюв, но зад — отца,
рога от бабушки, сей шлюхи,
летать над бэби будут мухи,
комар, под хвост попав гибрида,
покажет там своё либидо,
потом какой-то содомист,
как осень, сдует срамный лист,
и вот тогда-то вон из чрева,
быть может, выйдет эта дева…
Явись мне, дева, дочь печали,
нагими бёдрами качая,
хочу вернуть тебе глаза,
чтоб в них блеснула мне слеза.
Кровосмешенье мир объемлет,
живое всё стремится к …!»
И, щёлкнув пару раз кнутом,
пастух закончил речь на том.
Неоконченные поэмы
273. Пейзажи
поэма
I
В снегу Владимирская церковь.
Свод куполов её печальных
вдруг возникает над плечами,
квартал не доходя до центра,
где вот пейзаж души — лежат
деревья сквера на оградах,
их тень — в снегу, и рынок рядом,
метро, троллейбусы, театра низкого подъезд,
пейзаж зимы — душа пустует!
беги тех петербуржских мест,
где что ни век, словно преступник
всё поджидает за углом
то церквью, то размахом сада,
и снег на куполах покатых,
как зимний полдень над столом.
В окне пейзаж: чуть ниже окон
чернеет сетка проводов,
темно под арками дворов,
и лёд торчит из водостоков 〈…〉
274. Вещи
〈I〉
1
Так оборвалась осень.
Так дышал
перрон, напоминающий базары
столпотвореньем, говором,
и старый
коричневый, потрескавшийся сад,
исполненный в наброске,
лип к фасаду
вокзала,
и, казалось, нет предела
его тоске.
Потом был дом в лесу.
2
Меж домом дачным и вокзалом,
виясь, причёсанная ветром,
скользила тихо электричка
мимо лесов Финляндской ветки.
Когда распахивались двери,
врывался ветер, стук и стужа,
и всё, что делалось снаружи,
являлось громче и вернее.
Как будто смазана движеньем,
вся жизнь была неразделима,
и всем казалось, что, наверно,
не пережить им эту зиму.