Сочинения 1819

О, если бы к его советам прислушались! Если бы в отношении Андре проявили ту же осторожность, что сохранила дни Совера де Шенье, заключенного в то же время в Консьержери![51]

Мы останавливаемся на этих подробностях не затем, чтобы опровергнуть низкую клевету, делающую Мари-Жозефа якобы ответственным за судьбу брата. Это оправдание было бы оскорбительным для его памяти. Самые яростные противники его принципов, самые несправедливые хулители его таланта никогда не марали себя этими подлыми подозрениями, заслужив честь вступить с ним в борьбу. Конечно, у г-на де Шатобриана нет оснований любить Мари-Жозефа Шенье[52]. Преемник последнего в Академии, он в своей знаменитой речи[53], быть может, слишком дал волю своей неприязни, но в этой же речи он говорит: ”Шенье узнал, как и я, что значит потерять нежно любимого брата; его бы тронула та дань уважения, которую я приношу этому брату, ибо он был от природы великодушен”. Известно, что друзья Андре оставались друзьями Мари-Жозефа вплоть до его смерти. И, как отмечает почтенный г-н Дону[54], упоминая о столь роковым образом закланном брате, мать его, оплакивавшая сына четырнадцать лет, до последних дней жила у Мари-Жозефа. Именно он утешал ее.

Но отец двух поэтов утомлял бесполезными жалобами могущественных людей той кровавой эпохи. Неосторожный старец! Он добился того, что его услышали. ”Как! — сказал ему один из тех деятелей террора[55], которого я не стану называть, потому что он еще жив, — неужто потому только, что он носит имя Шенье, потому только, что он брат Представителя народа, он за шесть месяцев все еще не предстал перед судом? Успокойтесь, сударь, ваш сын выйдет через три дня”.

Увы! Так действительно и произошло. Когда несчастный отец рассказывал друзьям о своем сыне, о своих надеждах и радости, ему отвечали: как бы вам не пришлось раскаиваться в своей заботливости!

Андре Шенье подправил в тюрьме свои произведения, и его брат несомненно опубликовал бы их, если бы начатая им с этой целью работа не страдала от распыления рукописей[56], оказавшихся в разных руках и в разных местах.

Позволено ли нам сказать о том чувстве, что охватило нас, когда эти произведения, наконец-то собранные вместе, все написанные его рукой, были доверены нам спустя двадцать три года забвения? Получив это драгоценное наследие, с каким благоговением созерцал я хрупкие следы, быть может, бессмертной мысли; я перечитывал эти песни с тем волнением, которое рождают в душе строки, начертанные милой рукой и самые дорогие нашему сердцу привязанности. Сколько грустных мыслей вызвало во мне зрелище этих тайком выведенных букв; этих густо исписанных узких листков, скрывавшихся от взора тюремщика! Время уже коснулось их, и я разворачивал эти рукописи с такой же осторожностью, с какой, как я видел некогда в Неаполе, разворачивали свитки Эпикура и Анакреонта[57]. Природная стихия почти разрушила их прекрасные творения, а наши еще более ужасные междоусобицы долгое время угрожали произведениям одного из их славных учеников.

Между тем молодой поэт так и не был до конца удовлетворен своими опытами. Порой он сам отмечал непонятную мысль, слишком эллиптические обороты, слова, могущие вызвать возражение критиков. Он часто порицал себя, и я обнаружил места, подчеркнутые или отвергнутые его собственной рукой. Те из наших судей, для коих правильность — первейшее из достоинств, и коих красоты произведения трогают в меньшей степени, нежели недостатки оскорбляют, найдут в этом сборнике поводы для упреков — он был бы не столь объемистым, если бы я не должен был уважать определенные интересы[58]. Но, может быть, эти придирчивые умы вспомнят, что автор прожил лишь тот отрезок человеческой жизни, каковой обычно полон волнений и страстей. Если вы хотите от него безукоризненной правильности, идите требовать ее у могилы, поглотившей его в тридцать один год. От недозрелого ли плода, сорванного грозой, ждать сладости, которую он обретает осенью?

Его поэзия в целом очаровывает. Она обладает особенностью всех созданий гения: способностью завладеть вашими мыслями и перенести вас в свой мир. Я видел, как упоительный восторг испытывали самые требовательные умы, наиболее привыкшие в силу размышлений рассчитывать эффект тех или иных произведений мысли. Большинство его идиллий представляет собой образцы, композицию которых одобрил бы Феокрит[59], а его элегии отмечены пламенным вдохновением Тибулла[60] или грацией Лафонтена[61].

51

...Совера де Шенье, заключенного ... в Консьержери! — Совер Шенье, бригадный генерал Северной армии, был арестован в 1794 г. одновременно с А. Шенье. В вину ему ставилась попытка дискредитировать революционные власти одного из городов Нормандии. Консьержери — парижская тюрьма, занимающая часть зданий Дворца правосудия, расположенного на о-ве Сите в центре города.

52

...у г-на де Шатобриана нет оснований любить Мари-Жозефа Шенье. — М.-Ж. Шенье и Шатобриан принадлежали к противоположным политическим партиям; первый голосовал за смерть короля, второй выступал как апологет Бурбонов. Мари-Жозеф был вольтерьянцем, автором антиклерикальных произведений, тогда как Шатобриан способствовал религиозному возрождению Франции. Мари-Жозеф подверг критике повесть Шатобриана “Атала” (1801): в сатире “Новые святые” (1801) и в своем труде “Исторический обзор состояния и развития французской литературы с 1789 года”, который еще до публикации (в 1816 г.) читался на заседаниях Французского института.

53

Преемник последнего в Академии, он в своей знаменитой речи... — После смерти М.-Ж. Шенье в 1811 г. его место в Академии было предложено Шатобриану. По традиции, вступающий в Академию должен произнести похвальную речь в честь ее почившего члена. Речь Шатобриана была запрещена Наполеоном, но распространялась в списках. Текст ее Шатобриан привел в “Замогильных записках” (опубликованных посмертно в 1848—1850 гг.). В пересказанном Латушем фрагменте говорится: “Ах, если бы г. де Шенье не участвовал в этих общественных бедствиях, павших в конце концов и на его голову! Он, как и я, узнал, что значит потерять во время бурь нежно любимого брата! (...) Если бы мой предшественник мог услышать эти слова, утешающие ныне лишь его тень, он был бы тронут честью, которую я воздаю его брату, ибо он был от природы великодушен! (Chateaubriand. Mémoires d’outre-tombe. P., 1976. T. 1. P. 655—656).

54

...как отмечает почтенный г-н Дону... — Пьер-Клод-Франсуа Дону (1761—1840), историк и публицист, бывший член Конвента, автор либерального “Опыта о гарантиях личности” (1819). Латуш ссылается на его “Заметку о жизни и сочинениях Мари-Жозефа Шенье”, опубликованную отдельно в 1811 г. и в составе I тома “Театра” М.-Ж. Шенье (1818). Приводим полностью соответствующий фрагмент, так как это еще одно упоминание об А. Шенье до 1819 г.: “Закланный в тридцать один год, Андре Шенье уже проявил себя на литературном поприще: его произведения в стихах и прозе предвещали писателя, отличающегося чистотой вкуса, широтой ума и редкостным талантом. Мать, оплакивавшая его четырнадцать лет, до последних дней жила у Мари-Жозефа Шенье, именно он утешал ее, если сладость разделенного страдания можно назвать утешением” (Théâtre de Mari-Joseph Chénier. P., 1818. T. 1. P. XXXI—XXXII). Этот же аргумент в защиту Мари-Жозефа приводит и Арно в надгробной речи в его память: “Преследуемый клеветой, Шенье нашел убежище в объятиях матери; разве раскрылись бы они для кающегося, если бы он был покрыт кровью своего брата! (Цит. по: BU. Т. 8. 1844. Р. 83). Между тем, по свидетельству Луи Шенье (см. его письмо 1791 г., наст. изд. с. 434), его супруга и Мари-Жозеф с первых дней революции исповедовали общие политические взгляды. В результате г-жа Шенье поселилась у Мари-Жозефа еще тогда, когда А. Шенье жил в квартире отца, который всегда был ему духовно ближе матери и умер, удрученный гибелью любимого сына. В сохранившихся же бумагах г-жи Шенье стремление оправдать Мари-Жозефа (которого она всегда предпочитала другим сыновьям) превалирует над проявлением материнской скорби (См.: Venzac. Р. 77 passim).

55

...одним из тех деятелей террора... — Имеется в виду Бертран Барер де Вьезак (1755—1841), член Конвента и Комитета общественного спасения, активный участник термидорианского переворота. По семейному преданию, Луи Шенье был у него на приеме за три дня до казни А. Шенье.

56

...от распыления рукописей... — Частичное распыление рукописей действительно началось в то время, когда они находились у Мари-Жозефа, но виной тому был он сам (Cu.’.Becq. Lettres. Р. 96).

57

...как я видел некогда в Неаполе, разворачивали свитки Эпикура и Анакреонта. — Латуш был в Италии в 1812 г. Эпикур (341—270 до н.э) — древнегреческий философ. Анакреонт (серед. 6 в. до н.э.) — древнегреческий лирик.

58

...если бы я не должен был уважать определенные интересы. — При доработке предисловия в 1833 г. Латуш снял эту фразу. Видимо, он имел в виду интересы Луи-Совера, так как в исправленном предисловии публиковавшемся, начиная с изд. 1833 г., стоит: “Том казался огромным издателям” (цит. по: Poésies de André Chénier. P. 1841. P. XXVI).

59

Феокрит (кон. 4 — перв. пол. 3 в. до н.э.) — древнегреческий поэт, родоначальник жанра буколики.

60

Тибулл Альбий (ок. 50—19 до н.э.) — римский поэт-элегик.

61

Лафонтен Жан де (1621—1695) — французский писатель, которого Шенье назвал “божественным” (GW. Р. 683).