Из своего убежища Эсме не видела лица мужчины. Только кожаную куртку и штаны. Грубые ботинки с толстой подошвой. Узкие, покрытые татуировками ладони с длинными нервными пальцами, сжимавшими бутылку и батон.
Мужчина все стоял и стоял. Молчал.
Смотрел на долину?
Пестрокрылая прекрасно знала, какая картина открывается его глазам. Могла описать ее во всех деталях – когда немного успокоилась и перестала бояться, что ее заметят.
Беспокойная речка спешила прочь, подхватывая опавшие листья-кораблики и длинные ветви – ленивые баржи. Лес тоже спешил. Оставаясь при этом на месте. Он примерял наряды – день ото дня ярче - и заигрывал с облаками.
Это было очень…
– … красиво, – проговорил мужчина. Тихий голос проскрипел половицами старого дома. Только раскатистая «рррр» прозвучала резко, заставив Эсме замереть и прислушаться.
Человек постоял еще недолго и пошел прочь.
С пустой бутылкой в одной руке и нетронутым батоном в другой.
На следующее утро он снова забрался на холм к кусту дикой розы и долго смотрел на долину.
Снова с бутылкой, из которой отхлебывал темную жидкость, и с яблоком вместо хлеба, тоже ненадкусанным.
Эсме пряталась в цветке, держа наготове пыльцу, но пестрокрылую не заметили.
Человек стал возвращаться каждый день.
У забора и розового куста появился пластмассовый стул. Стол. Небольшой мангал.
Мужчина теперь не только смотрел на сад и долину, он говорил.
Странные вещи.
Вроде: «Устал», «Этой зимой я, наконец, уйду».
«Надоело просыпаться, ничего не чувствуя, и смотреть в пустоту».
В саду, в долине, на волнах беспокойной реки, даже в сером небе Эсме видела множество, в том числе прекрасных, вещей и не понимала, что имеет в виду этот неулыбчивый человек? Почему ведет себя, словно изношенный жизнью старик, хотя выглядит еще совсем не старо? Зачем взбирается на холм и жалуется: «Нет радости». «Забыл, как это, смеяться из сердца, а не натягивая на рот лживую улыбку». Жалуется…
Но кому?!
Себе? Осени? Безразличным облакам?
Или чувствует, что его слышат?
Наверное, человек что-то почувствовал, если вдруг встрепенулся, всклокоченный, как после тяжелой ночи, капельки пота блестели на висках и на лбу. Выпрямился на стуле и проговорил, поясняя:
– Пустота – это не отсутствие красок, предметов или людей вокруг. Это когда ничего не испытываешь – кто бы или что ни находилось рядом.
Помолчал и…представился:
– Тэм. Меня зовут Артэм.
Представился кому?
Долине? Ветру? Замершему от изумления саду?
Уходя, мужчина попрощался:
– До завтра, пузатая Мелочь.
Эсме едва не вывалилась из цветка - это она-то – пузатая?!
Всему остальному пестрокрылая удивилась позже.
***
После ветреной ночи ей пришлось поменять цветок и перенести в новый несколько горошин пыльцы, чудом сохранившейся в еще одном почти облетевшем бутоне. Эсме была так занята, что не сразу заметила Артэма, а увидев, первым вспомнила оскорбительное: «Пузатая».
Да она была стройней и изящней многих своих подруг! И завистниц.
Неуместная глупая обида вползла в душу, завладела мыслями и заправляла ими, пока человек носил к мангалу сухие ветви, разводил огонь. Скормив первым искрам горсть опавшей листы, он укутался серым дымом. Раскашлялся. А когда ветер рассеял удушливую пелену, опустился на стул.
– Ну ладно, Мелочь. Если так хочешь, будешь беспузой.
Эсме, забыв об обиде, широко распахнула глаза. Ее надежно скрывали розовые лепестки, мужчина сидел к кусту почти спиной и глядел на долину. К кому обращался?
– Я не вижу тебя, – проговорил он. – Зато могу представить светлым пятнышком, болотным огоньком... А что? Ведь я и есть болото – топкое, вонючее, – по которому ты танцуешь. Я слышу, как бьется твое сердце. И что ты думаешь или говоришь.
Впору испугаться. Вместо этого Эсме охватило любопытство. Артем не оглядывался, не искал ее, продолжая смотреть вперед, и говорил сам с собой.
– Тебя ведь нет на самом деле? Ты плод моего воображения? Моя шизофрения или какое иное расстройство личности? Но знаешь, ты лучшее, что случилось со мной за много лет.
Эсме невольно улыбнулась – гораздо приятней стать чьим-то забавным бредом, чем ничем.
– Я-то думал, от меня уже ничего не осталось. Но есть ты – крошечка, песчинка, которую я не спустил в канаву собственных заблуждений. Завалилась в дальний угол моей души, спряталась, пока я ее чернил, чем не попадя, и объявилась сейчас, когда мне больше всего нужна. Проводишь меня?