Диляра позвала на свой день рождения Таню и всех пацанов класса – десять человек. Хотя вообще-то они не дружили.
Дома я открыла свою тетрадочку, написала: «Диляра – тупица, монстр, мой враг». И жирно зачеркнула ее имя фломастером.
Последними уроками был сдвоенный русский. Когда прозвенел звонок на перемену, почти все одноклассники ушли в коридор. За окном уже была непроглядная темень, в кабинете горели все лампы. Я сунула в рот две жвачки. Думать было нечего. Я медленно пошла между рядов, как бы прогуливаясь. Маратик и Антон играли в морской бой. Гульназка рисовала в тетради Сейлор Мун. Дилярино место – на предпоследней парте среднего ряда.
Наш класс – градиент: за первыми партами сидят отличники и ударники, за ними те, кто учится похуже. На последних рядах – дети, чьи родители торгуют на рынке и могут купить в класс магнитофон, шторы и шкафчики.
Я присела на Дилярино место и начала перешнуровывать кроссовок. Я склонила голову и протолкнула жвачку к губам. Когда шнурок был завязан, я быстро приложила руку ко рту и прилепила жвачку на Дилярин стул.
Все прошло гладко, даже слишком.
Перед началом урока мы встали, а потом сели. Я украдкой посмотрела на Диляру, она сидела как ни в чем не бывало рядом с Таней – черное каре забрано за уши.
До дня рождения у Диляры тоже было прозвище. Пацаны называли ее Годзиллой, а она бегала за ними по коридору с сумкой и целилась по головам. Они разбегались в подлинном страхе – Диляра могла ударить по-настоящему. Тем более что мальчики у нас были мелкие.
Когда прозвенел звонок и все, кроме дежурных, радостно выдохнули, грохнули стульями, начали кидать учебники и тетради в рюкзаки, Даша сказала: «Ой, Диля, у тебя что-то на юбке».
В этой юбке Диляра ходила в школу каждый день. Хоть и не по форме – не черная, а бежевая, – учителя внимания не обращали.
Когда мы спустились в холл, что-то кольнуло меня. Я подошла и сказала:
– Ты сунь юбку в морозильник, тогда жвачка сойдет.
– Да? – сказала она. – Спасибо, я попробую.
Я прислонилась к стене и начала переобуваться, сердце уже не колотилось так сильно. Я разогнулась и увидела перед собой Таню. Она приблизила ко мне бледно-голубые глаза:
– Я все видела, что ты сделала.
– Что? – сказала я, но она уже развернулась и ушла.
Домой я шла молча, и папа тоже молчал. Возле поликлиники пахло зубным кабинетом.
В голове крутились мысли, как кассета, которую снова и снова перематывали на начало.
На ужин были пельмени «У Палыча», мои любимые, особенно со сметаной. Хотя я ем только кожурки, а мясо оставляю в тарелке. Мама сказала: «Лёля, ты чего понурая? Что с английским?»
– Все нормально, – ответила я.
Хорошо бы кому-нибудь позвонить. Но было некому. Перед тем как ложиться спать, папа вскипятил чайник и налил до краев плоскую бутылку из-под какого-то алкоголя. Эту бутылку он положил мне в кровать – чтобы грела. Я умылась, надела байковую пижаму и легла. Коснулась ногой обжигающей бутылки, отодвинула ее немножко. Мне нравилось тихонько касаться ее пальцами ног, задерживая их все дольше и дольше. Пальцы привыкали, бутылка остывала. Утром ее, уже совсем холодную, доставала из моей постели мама и убирала на холодильник до вечера.
Ночь плыла над домом. Я лежала в кровати, и смотрела на полосы от фонарей на потолке, и трогала бутылку пальцами ног. Пространство сжималось. Я чувствовала, что комната превращается в коробочку. Мне стало тяжело дышать. Я закрыла глаза и увидела лицо Диляры прямо перед собой. Оно смеялось и распадалось на палочки, а потом собиралось вновь. Я глубоко вздохнула. У меня был прием, который я использовала, когда перед сном меня посещали пугающие образы – отрицательные персонажи из мультиков или фильмов или сцена из клипа Афекс Твина, которую я однажды увидела по телевизору, – мой подлинный кошмар. Я представила, что беру рассыпающуюся голову Диляры двумя пальцами и выставляю за дверь детской. После этого я отвернулась к стене и заснула.
Утром я вошла в класс и увидела, что у учительского стола лицом к классу стоят Таня, Диляра в черных брюках, Серый и Тимур, а остальные ребята сидят на местах. Они что-то живо обсуждали, но, как только я открыла дверь и сказала: «Привет», замолчали. Они молча смотрели на меня, пока я шла к шкафчикам, чтобы повесить куртку. Когда я повернулась спиной, они громко засмеялись.
Я посмотрела на стул, прежде чем сесть.
Маратик отсел от меня к Антону. Теперь на первой парте я сидела одна. Возвышаясь надо всеми. Одинокая, как сосна.