«Ой, Александра, вы простите, что голосовым. У меня просто ребенок на руках, одна наша девочка родила недавно, она сейчас к врачу пошла, и я сегодня за мамочку мальчишке» (смеется).
«Спасибо, что согласились, Сашенька! Итак, вот для чего нам нужны фото…»
Ее зовут Айсулуу. Две «у» на конце. В кыргызском языке вообще много двойных гласных… Айсулуу очень красивая, примерно семнадцатилетняя.
На языке у Саши вертится: «Тебе бы в дораме сниматься!» – но она ничего не говорит. Что тут скажешь? Айсулуу сидит сгорбленная, взгляд ни на чем не фиксируется, синяк под глазом замазан консилером.
– Милая, если ты не готова об этом рассказывать публично и тем более сниматься, то и не стоит, – говорит ей Эльзада, и голос ее звучит мягче, чем в голосовых, отмечает Саша. – Публичность, с одной стороны, защищает, а с другой… Сама понимаешь…
– Вы о родителях? – вздрагивает Айсулуу. – Так с ними все понятно. Расскажу всё – значит, окончательно порву с ними. И это правильно. Все равно ничего уже не восстановишь.
Руководительница шелтера печально кивает. Приходит вторая обитательница квартиры, Аида, и Эльзада передает матери звонкого полугодовалого малыша.
Перемена в девчонке происходит стремительно: вскоре глаза Айсулуу загораются живым и немного злым огоньком, и говорит она безо всяких слез. Кажется, ей даже весело.
– И какого черта они, спрашивается, заставляли меня учиться, платили репетиторам, если на первом же курсе оказывается, что я должна выйти замуж и в их доме больше не отсвечивать? Меня вот это возмутило больше всего. Даже не поведение этого придурка и его дружков. Он тупой до невозможности, я же с ним в началке вместе училась. В первом классе к Новому году еще читать не умел. Сомневаюсь, что там с головой что-то наладилось… Так вот, я у отца спрашиваю, уже когда они наутро после ала качуу[3] приехали туда, в дом к Темирбеку: «Зачем я в универ поступала, если вдруг ты решил, что выйти замуж – это то, что мне нужно именно сейчас? А он: «А кто ж тебе учиться запрещает? Договаривайтесь с будущим мужем», – и все такое. И в глаза мне не смотрит. Я-то понимаю, что он сам не в восторге от того, что меня похитили, но ведь чертов белый келинский[4] платок на меня напялили! Ночь-то я в доме «жениха» провела – было ли что-то, не было, неважно, значит, всё, я уже принадлежу их семье. Смотрю на родителей, на дядю и тетю, которые улыбки выдавливают, того и гляди пожелают «счастья молодым», и не понимаю: когда это они стали такими?.. Папа ведь обычный мужик. Честно, обычный. Неверующий, ак-калпак[5] не носит днями и ночами… а все туда же: дочь украли, традиция, слушаю и повинуюсь.
– И что ты сделала? – с ужасом спросила Саша, разглядывая синяк Айсулуу в объективе.
– А что я могла? Стащила первый попавшийся телефон… Лежал чей-то в прихожей… Народу-то привалило человек тридцать… Сказала, типа в туалет иду. Взяла телефон и стала угрожать, что вызову милицию. И они говорят, мол, вали отсюда.
– И родители сразу сказали, что не примут тебя?
– Ну да. Отец говорит, мол, я же переночевала у Темирбека после похищения. Можно подумать, у меня выбор был! И еще стыдили за то, как я вела себя. Я же укусила этого придурка за палец. Он мне в глаз вот заехал… Подрались, как когда-то в первом классе. Пожалел, что со мной связался, наверно. А он такой дурак, это что-то. Лопоухой меня обозвал. Дразнилку школьную вспомнил…
– Расскажи, как ты через байбиче[6] переступила… – почти прошептала Эльзада.
– Взяла и переступила! – засмеялась Айсулуу. – Его бабка – хозяйка в доме, как водится. Это она всё и придумала. Она у нас в школе техничкой работала и всегда говорила, что ее Темирбеку я лучшей женой буду. А я внимания не обращала. И зря. Года не прошло с выпуска, как байбиче все это устроила. Я так зла на нее была! У нас же считается, что переступить через старшую женщину в доме – большой грех и все такое. Я и сама не знала, что могу так. Но у меня аффект был, точно аффект. В универе вот только недавно мы его проходили…
– Подожди, так женщины из семьи «жениха» тоже участвуют в похищении?
– А как же! – перебивает Эльзада. – Больше скажу: без мамы, бабушки, сестер «жениха» ала качуу чаще всего невозможно. Многие из них сами когда-то были украдены… Хотя это и не всегда так: раньше воровство невест не было так распространено. Но люди к ала качуу привыкли, что ли. Многие женщины не хотят для своей дочки насильного брака, но, если сын похитит девушку, будут принуждать ее остаться. Часто говорят: ну вот соседку через два дома украли, и все нормально. Или: меня саму двадцать лет назад украли, посмотри, мол, у меня четверо детей, живу же, и ты давай…
3
Ала качуу (