ГЛАВА IV
Когда они вышли на улицу, ветер уже настолько окреп, что под его напором едва можно было держаться на ногах. Он грозно ревел в голых ветвях деревьев, с которых уже успел сорвать и унести прочь последнюю иссушенную листву, жалобно завывал в электрических проводах, раскачивая их из стороны в сторону, словно убаюкивая грудного младенца в колыбели, подымал и нёс над землёй тучи пыли и песка, засыпая ими аккуратные, выложенные плиткой или асфальтированные дорожки, клумбы с засохшими на них цветами, газоны, деревья, дома – притихшие и молчаливые, будто вымершие или ожидающие чего-то жуткого, что должно с минуты на минуту произойти.
Кид осмотрелся по сторонам. Да, пожалуй, это самый мрачный пейзаж, который ему доводилось когда-либо наблюдать за свою жизнь. Посёлок, казалось, действительно вымер. В домах не виднелось ни единого огонька. В этот час они производили впечатление домов-призраков, старых, давно покинутых и всеми позабытых сооружений, оболочек, не содержащих в себе ничего живого. Вокруг невозможно было различить никакого движения, если не считать того, что непроизвольно и безвольно шевелилось по вине усиливающихся порывов ветра.
Идеальная картина – мир после биологической войны.
Неприятный холодок пробежал у Кида по спине. Картина эта ему абсолютно не нравилась. Ощущалось в ней что-то неестественное, пугающе чуждое.
Он повернул голову и увидел примерно в сотне шагов от своего подворья лежащее на земле большое тлеющее дерево, а еще немного дальше – горящий, разбитый молнией трансформатор. Когда налетали особенно мощные порывы ветра, охватившее его пламя начинало утробно гудеть, подобно паяльной лампе, от трепещущих языков отделялись искры и хаотично кувыркаясь в воздухе уносились, вместе с летящим над землёй мусором, в сторону стоящих неподалёку домов.
«Если в ближайшее время не пойдёт дождь, здесь может начаться пожар». – без особой озабоченности подумал Кид.
Запрокинув голову он посмотрел вверх.
Над ним, закрывая собой уже практически всё небо, висела огромная, непроницаемая, черная масса. Настолько черная, что он не смог бы даже представить себе, как, откуда и из чего в природе способна образоваться такая чернота. И она, эта чудовищная летучая субстанция, точно жила собственной, самостоятельной жизнью. Она пребывала в непрерывном движении, меняла формы, закручивалась в спирали, рвалась на части, демонстрируя земле свои внутренности, а после смыкалась вновь…
У Кида закружилась голова и он вынужден был опустить взгляд на дворовую дорожку.
Черт! Сидя у себя в доме он имел далеко не полное представление обо всём, что творится снаружи. Он никак не ожидал увидеть нечто до такой степени жуткое. Истинный апокалипсис! Проклятье, но если это и правда конец света, то пришел «мерзавец» чертовски не вовремя – Кид ведь едва успел стать миллионером!
Хаммер вновь посмотрел вверх.
Черная масса беспорядочно метала в землю стрелы молний, да с таким остервенением, словно желала успеть испепелить всё, что только возможно, до того, как на измождённый грунт упадут первые капли дождя. Если бы не эти сполохи, округу уже наверняка окутали густые сумерки (хотя Кид знал, что по времени до захода солнца остаётся еще минимум часа полтора), но, благодаря им, нынешняя залповая иллюминация отнюдь немногим уступала полуденной.
Он готов был признать, что Майкл Гарнетт оказался прав, предлагая переждать бурю в доме. Пожалуй, им действительно стоит вернуться назад, под защиту стен. И скорее всего именно так бы он и поступил, но как раз в этот момент до его ушей долетел чуть слышный оклик нотариуса:
– Мистер Хаммер… то есть Кид, так мы едем или нет?!
Кид опустил голову и увидел, что тот уже сидит за рулём своего прокатного автомобиля.
«Черт бы побрал этого коротышку!» – выругался он про себя, но вслух произнёс: – Да, едем, разумеется.
И, скрепя сердце, направился к машине. Выйдя за калитку обернулся и посмотрел на покидаемый дом. Тот словно прощался с ним, провожая его взглядом своих пустых глазниц-окон. Вряд ли Киду доведётся побывать здесь когда-нибудь еще хоть раз. Мосты в прошлое лучше всего сжигать, а пепел развеивать по ветру. Особенно если это прошлое столь пестро, как у него. И Хаммеру неожиданно стало жаль вот так запросто бросать этот старый добрый домишко, преданно и самозабвенно служивший ему последние две недели, самые трудные (как он пока что считал) две недели его жизни.