День и ночь их топчут ноги,
День и ночь на деревушки
Прут возы, и щебень колкий
Не перестает хрустеть...
Едешь волею-неволей,
У дорог в плену везде ты...
Рожь стоит там, тень отбросив,
Ребятишки ль гонят скот?
Нет, подводы средь раздолий
Без числа растут с рассвета,
И пасутся средь колосьев
Их колеса — чуть восход.
И тоскуешь по подводе
В утро светло-голубое,
Тянет ехать до заката
Под колесный стук и гром...
Вслед за солнцем в синем своде,
Вслед за облачной гурьбою
Ехать — и, прибыв куда-то,
Расплатиться серебром.
5
У корчмы, в тени укрытой,
С лошадей снимают шорки,
И к сараю, где криница,
Их ведут на водопой.
У криницы ждет корыто.
Вот уходят вниз ведерки,
Вытащив их, пьет возница,
Загорелый и рябой.
Жадно пьет, жарой измаян…
И к студеным ведрам кони
Тянут губы в легкой дрожи.
Посвистит им молодец,
Крикнет: «Овсеца, хозяин!..
Рыжий, не спеши, не гонят,
Для тебя достану тоже!» —
Да и сплюнет под конец.
Повалявшись по бурьяну,
Лошаденки в путь готовы.
Скручивает он цигарку:
«Затянусь-ка напослед.
Упряжь ли в порядке, гляну,
И пошли стучать подковы,
Лишь на рыжего я гаркну,
И — версты в помине нет...»
6
Искони живется славно
Края баловню — Горыни.
То в полях средь разнотравья,
То в лесах, где глушь черна,
Берега обходит плавно,
Вся как кубок, полный синей,
Свежей влаги, — хоть за здравье
Осуши ее до дна.
Гонит волны в хлипкой пене
Из дубравы и в дубраву,
В зной и стужу цвет меняя
Расторопных струй своих.
Шепчут боры: «Из владений
Наших что тебе по нраву?
Выбирай, Горынь родная,
Лучшее бери из них!
Травы здесь дерев ярчее,
И как шелк песок прибрежный,
Тень прохладою богата...
Босиком к тебе в жарынь
Изо всей округи жнеи
С шутками и с песней нежной
От рассвета до заката
Всё идут, идут, Горынь!»
Виснут над Горынью боры,
Всюду их разноголосье,
Солнце сучьями тугими
Заслоняют что есть сил.
И в волынские просторы
Всё летят, летят колосья
В посвисте ветров, какими
Бог Волынь благословил...
Морщится Горынь — чего-то
Ей желается; к ней вести
Мчатся с юга... Взоры жмуря,
В даль безвестную плывет...
Всю Горынь берет дремота,
Ей тепло и знобко вместе.
Прошумит в вершинах буря,
И яснеет небосвод...
7
День проездив, перед зорькой
Станут на дворе трактирном,
Лошаденок тихомолком
Распрягут, осмотрят кладь,
Вытянут по рюмке горькой,
Пирогом закусят жирным
И уже не знают толком,
Что еще им предпринять.
Что в трактире за духмяны!
Там в ломтях на стойке студень.
Мягкий, земляной, щербатый
Глиною посыпан пол.
С четвертью корчмарь румяный
Вертится среди посудин, —
Там и чувствуешь себя ты,
Будто бы в свой дом пришел.
Убраны коржи со стойки, —
Сбыту нет им, зачерствелым,
Пряник заперт в шкаф старинный.
«Ну, честной проезжий люд,
Хватим-ка еще настойки!
Что слыхать на свете белом?»
Отвечают с важной миной:
«Что? Живут да хлеб жуют...»
8
Люди в каждом городишке
Взад-вперед снуют жучками
Или же толкутся, стоя
В переулочках кривых.
Кто-нибудь, поймав вестишки
В суетне, в немолчном гаме,
Мчится, как дитя большое,
Высыпать соседям их.
Там, о времени не зная,
Закусить чем свет садятся,
Смерклось — спать идут, ведь надо
Встать с коровою как раз.
Знают лишь от века в крае,
Как молитвенник и святцы:
Если с поля гонят стадо,
Стало быть, уж поздний час...
Вот по уличкам поселка
Поспешает, вам неведом,
Человек, — в нем столько прыти! —
Заработком увлечен,
Мчится он, жужжит, как пчелка...
Если же пуститься следом
И спросить: «Куда бежите?» —
Толком не ответит он...
Да и знать ему нет нужды!
Что имеет он, безвестный,
И чего бы несомненно
Он хотел в своем дому?
Он, вопросов этих чуждый,
Скажет: есть, мол, царь небесный,
Значит, о судьбе вселенной
Печься только лишь ему!..
9
Вот и сумерки настали.
От возов и от скотины
Пыль над шляхом: всё стремится
В нетерпенье ко дворам.
На дверях — замков медали,
Все завалинки — из глины,
Хорошо на них сидится
В тихий час, по вечерам.
Едут люди с сенокоса
Посреди ржаного моря.
Едут — и на всю округу
Песню грусти тянут в лад.
Девушка, откинув косы,