Начинает; парень, вторя,
За руки берет подругу,—
Оба опускают взгляд.
Запевающей деревне
Отзывается вторая;
Две другие поневоле
Пристают; звучна, проста
Песнь — и что ни миг душевней,
И, в раздумие впадая,
Всё внимает ей, доколе
Не сгустится темнота.
Вот зажглись среди равнины
Огоньки — их взор не зорок!
Будто бы во тьме чего-то
Ищут ревностно, без слов.
Вот погасли — до едина —
Керосин, как видно, дорог!
Знать, домишкам спать охота, —
Спите, спите, добрых снов!
10
Подъезжая под местечки,
Видишь кладбище с оградой,
Двор корчемный чуть подале
И аптеку заодно.
Через рвы лежат дощечки,
Коз найдете, если надо,
Молотилку пожелали —
Поезжайте на гумно.
С каждою корчмою здешней
Дружит вывеска из жести,
Зелень крыши, и собаки,
Словно львы, и двор, и сад.
Зреют раньше в нем черешни,
Чем в других садах предместий,
На заборах (помни всякий!)
Гвозди понабиты в ряд.
Но до них какое дело!
Ветви, спелый плод склоняя,
Тычутся в глаза листвою, —
Лезть да рвать — излишний труд!
Нагрузил карманы смело
И подался... Мать честная,
Ведь плодов родится вдвое
В лето будущее тут.
На ступенях и в сторонке,
Ложку ткнув за голенище,
Ожиданием измаян,
Разный кучится народ.
Этот мнет письмо в шапчонке,
Тот со скуки в рюмку свищет, —
Дверь корчмы когда ж хозяин,
Смилостивясь, отопрет?
В день субботнего гулянья
Куст сирени молит жарко:
«Парни, девушки, с собою
Прихватите и меня!»
И, почтя его желанье,
Гроздь за гроздью рвут гурьбою.
Тщетно злобствует корчмарка,
«Жуликов» в окне браня.
А в саду: черешни, дули,
Слива рядом с крутоскулым
Яблоком окраски алой, —
Что захочется, бери!
На поляне виден улей,
Схожий с деревушкой малой;
Пальцем ткни — и грозным гулом
Рой ответит изнутри.
Вишни, тонкие, как трости,
Сплошняком стоят обычно;
Словно индюки, красиво
Надуваются плоды.
Явятся в субботу гости —
И, радушной став на диво,
Их корчмарка самолично
Потчует на все лады.
11
День горит от зноя злого.
Небеса, как губка, сухи.
Щекоча их, в мутной сини
Тучка вялая ползет.
«Боже, как кусают мухи,
Сладу с ними никакого!
Сколько развелось их ныне!» —
Слышны стоны что ни год.
Отобедав, нужно малость
Подремать, — ведь нет спасенья
От свирепых мух, от жара, —
О, как в полдень он тяжел!
Трупом площадь распласталась,
Рты раскрыты, храп, сопенье...
И — на страже у товара —
Дружно вьется пара пчел.
Городишко впал в истому.
Пусты лавки — нет почина...
Мимо них снуют часами
Вихри пыльные одни.
Крамарь[15] поболтать к другому
Ходит; на ступеньки чинно
Сядут — и клюют носами
В жидкой и сухой тени.
Снится им умалишенный:
В полушубке нараспашку
Одиноко по майдану[16]
Он проходит вдалеке.
Знойным солнцем обожженный,
Он, как лист, жует рубашку,
Он шатается, как спьяну,
Стиснув камень в кулаке.
От мясной — он к бакалее:
Нюхает сухие кадки;
Задержавшись на пороге,
Из бутылки масло в рот
Льет, дрожа, как в лихорадке.
Крамарь — палкою в злодея,
Угодил он прямо в ноги —
Прочь спешит, хромая, тот.
Как велит обычай старый,
Торг в четверг идет горячий,
В понедельник в лавках бойко
Что ни есть распродают.
Так сменяются базары,
И, друг другу вновь удачи
Пожелав, густой настойкой
Чокаются там и тут.
Нагружают воз за возом
Всякой всячиной занятной
И пускаются из дому.
Вот уж на пути большом
Городок один к другому
Медленным ползет обозом,
Чтобы, заваль сбыв, обратно
Воротиться с барышом.
Но в особенном почете
В том краю благословенном
Конский рынок — за чертою
Сельской или городской.
Маклер с тростью на отлете,
В лапсердаке[17] неизменном,
Вея блеклой бородою,
Там толчется день-деньской.
Набежит на рынок свора
Забияк — вокруг сначала
Рыщет, разводя руками,
А потом, среди людей
Матерого сцапав вора
И осыпав тумаками,
Вопиет, что опознала
Выкраденных лошадей.
Кони ржут и брызжут пеной,
Свищет кнут — в галоп короткий
Их пускают — ветер-кони!
Вот уж торг заводят там
Немцы — каждый в балахоне
И с подстриженной бородкой.
Вот, сойдясь в цене, степенно
Ударяют по рукам.