Уже текли кровавы реки
И пленный их разился стан, —
Толико слепы человеки! —
Еще гордился оттоман.
Еще он тьмами понт покрыти,
Еще хотел нам ров изрыти
На задунайской стороне;
Над силистрийскими стенами,
Гордясь своими сединами,
Бунчук был припряжен к Луне.
Срацин метал свирепы взоры,
Когда рыкали росски львы,
Он шел — и вкруг обстали горы,
И вкруг его обстали рвы.
Он, гневен будучи, грозился,
Ревел и паче раздражился,
Когда, быв сперт, затрепетал;
Срацины, пад, оцепенели,
Когда вкруг громы загремели,
Что в них Румянцев с гор метал.
В ливийских так песках ярится
Сетьми запутавшийся лев,
Доколе сам не изнурится,
Свой тщетно разверзая зев.
Как путник пропасти над краем,
Визирь, бесчувствен за Дунаем,
Затрясся, став над стремниной;
Уже он гордость отлагает,
К мольбам поносным прибегает,
Прося об жизни лишь одной.
Преемник царска достоянья,
Преемник гордому царю,
Султан, людей зря обстоянья,
Винит неправедную прю.
Речет: «Не может смертный браться
И с тем народом препираться,
Кого всевышний сам пасет», —
Речет, и боле не дерзает,
Объемлет мир и лобызает,
Рукой оливну ветвь несет.
Града и села ликовствуют,
Благословляя небеса,
И безмятежно торжествуют,
Прияв сей слух во ушеса.
Земля уж боле не дымится,
И сын ко матери стремится,
И к брату разлученный брат;
И та, котора огорчалась,
Когда с любезным разлучалась,
С весельем мира ждет возврат.
Увидел друг любезна друга,
Которого влекла война,
И чает милого супруга
Узреть скорбящая жена.
И ратай не страшится боле,
Чтобы его пожала поле
Иноплеменничья рука;
Настала милая отрада,
Побегли брань и брани чада,
И не течет кровей река.
Нагбенный старец ликовствует,
Его вспалился хладный дух,
Еще он труд свой повествует
Стоящим юношам вокруг.
Там слезы радости лиются,
Повсюду клики раздаются,
Где есть российский человек;
Ее ты видя добродетель,
Годами нашими, содетель,
Умножь Екатеринин век!
39. ЭПИСТОЛА {*}
К ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ ИВАНУ ПЕТРОВИЧУ ТУРГЕНЕВУ
Не тот еще, мой друг, свободный человек,
Что, предан сам себе, ведет беспечный век
Без пользы для других, без плану и без дела,
Как мысль умом его внезапно овладела.
Я разных зрю его невольником страстей,
Под игом праздности стенящего своей.
Напрасно в свете он рассеянья желает:
Свет, зримый всякий день, его не забавляет.
И между тем как все в движенье вкруг него,
Он только осужден не делать ничего.
Напрасно бы жезлом какой всесильной феи
Он видел все свои исполнены затеи;
Вновь тысящи бы он желаний соплетал
И посреди воды был жажден, как Тантал.
Но тот, кто властвовать умеет над собою,
Один свободен тот. Не спорит он с судьбою,
Но всюду следует призванию ея
И знает, живучи, всю цену жития.
Без наслаждения минуты не проходят,
Раскаяний они и скуки не приводят;
Любовью истины, любовью красоты
Исполнен дух его, украшены мечты;
Искусства, вас к себе он в помощь призывает;
От зависти себя он в вашу сень скрывает.
Без гордости велик и важен без чинов,
Для пользы общия всегда служить готов;
Он чествует родства священные союзы
И, чтоб свободным быть, приемлет легки узы.
Внимательный супруг и любящий отец,
Он властью облечен по выбору сердец;
Счастлив, кто может быть семейства благодетель
Что нужды, дом тому иль целый мир свидетель.
Таков Эмилий Павл равно достоин хвал,
Как жил в семье своей иль как при Каннах пал.
Конечно, жребий тех достоин удивленья,
Что поприще честей прошли без умедленья:
Служить отечеству — верховный душ обет!
И долг стремиться всем, куда оно зовет.
Но коль во множестве ревнителей ко славе
Мне должно уступить, или я буду вправе
Пренебреженною заслугой досаждать?
Мне только что служить, правленью — награждать.
Из трёхсот праздных мест Спартанского совета
Народ ни на одно не выбрал Педарета.
«Хвала богам, — сказал, народа не виня, —
Есть триста человек достойнее меня».
Полезным можно быть, не бывши знаменитым:
Сретают счастие и по тропинкам скрытым.
Сей старец, коего Вергилий воспевал,
Что близ Тарента мак и розы поливал
И в поздну ночь, под кров склоняяся домашний,
Столы обременял некупленными брашны, —
Он счастье в хижине, конечно, находил
И пышности вельмож душой превосходил.