Стив взял в руки фотографию. Хмурый человек недоверчиво смотрел в объектив из-под фуражки Забайкальского казачьего войска. Черные погоны, четыре звездочки через один просвет. «Подъесаул», — вспомнил Стив рассказы отца о дореволюционных русских формах. «Кто же это?» Стив перевернул фотографию: «Дорогому сыну Семену. Степан Николаевич Круглов. Шанхай, 1935».
«Так вот он какой, мой дед». Сходство казака на фотографии с отцом было весьма отдаленным. Дело даже не в чертах лица и не в бороде, просто в его взгляде было что-то, чего так не доставало Саймону Рондорфу. Решимость? Бесхитростная уверенность в своей правоте?
Стив отложил фотографию в сторону и осторожно развернул истершийся по краям газетный лист. «Русская правда» — гласило название. Над шапкой — православный восьмиконечный крест, но вместе обычного «Спаси и сохрани» на средней перекладине стояла надпись: «Господи, спаси Россию!» Чуть ниже — «Голос вольной русской национальной мысли», год — 1931.
Крупным шрифтом в черной рамке — девиз:
«Хочешь быть чисту, не подражай коммунисту. Он тебя зовет, а ты делай наоборот».
Передовица была озаглавлена «Путь к свободе»:
«...Самое первое, самое главное, что должен крепко запомнить каждый советский подневольный гражданин, это то, что спасти себя можем только мы сами. Никто не придет нас спасать из Зарубежья, из других стран. Другим державам нет охоты посылать в Россию свои армии и лить за нашу свободу свою кровь. Мы им чужие. Одни из них рады нашей беде и боятся восстановления свободной Великой России. Другие сочувствуют нам, но не видят смысла соваться в наши дела...»
Стив перевернул страницу — в верхней левой половине, опять-таки в черном рамке, — стихотворение: «Погоди, чекист, постой-ка! Вот нагрянет Братска «тройка». Ты услышишь только — хлоп! И получишь пулю в лоб.
Стив невольно рассмеялся «террористической непосредственности» этой давно исчезнувшей организации. Так вот чем занимался его дед!
«Да, они действительно через границу «тройками» ходили...»
Стив отложил газету и осторожно разгладил четырехугольник письма.
«Шанхай, 23 ноября 1936 г.
Дорогая Любовь Михайловна!
Видит Бог, как трудно мне писать Вам об этом, но я — единственный, кто может рассказать Вам о последних минутах жизни супруга Вашего, Степана Николаевича.
Как Вам было известно, поход наш должен был продлиться около месяца, цели его я Вам сообщить не могу, по известным Вам причинам, но от предыдущих двух вылазок, в которых участвовал покойный Степан, он отличался лишь тем, что мы планировали зайти в глубь советской территории более чем на двести верст.
Переправа через Амур была нам уже знакома и прошла без особых происшествий. «Тройка» слаженная — мы с Гаврилой Потаповым еще под Волочаевской дрались, а про Степана и говорить нечего.
Как только мы одежду подсушили, сели на коней и тронулись на северо-запад, там у нас тропинка еще в прошлый раз проложена была. Минут через двадцать на поляну выехали, было уже часа четыре утра. Утро туманное выдалось, туман понизу стелется, от леса, что на другой стороне поляны одни верхушки деревьев видать. И тут, из этого тумана по нам — пулемет! А мы — как на ладони… Коней под нами первой же очередью повалило, Потапова тоже — наповал. А супруг Ваш — карабин с плеча сдернул, за коня своего мертвого залег и начал стрелять по вспышкам. Я вижу, что гиблое это дело — пули уже из конской туши куски мяса рвут, минута-две — и все! Говорю, что отходить надо, а он — «я как подъесаул тебе отступать приказываю, а мне с пулей в животе бежать не с руки!» И впрямь — вижу, рубаха у него на спине вся от крови мокрая. Значит, пуля навылет прошла. Пулемет замолк, винтовки защелкали, чтоб патроны не тратить, все равно нам не уйти. А Степан опять за свое: «беги, подъесаул приказывает!»
И совестно мне, что не остался, и сделать я ничего не мог, и приказ старшего для нас — закон. Дополз я до опушки и кустарником — в лес. Степанов карабин еще два раза грохнул и замолк. Через день я до Амура добрался, ночью на плоту на тот берег переплыл.
Старший наш сказал, что, должно быть, на разъезд пограничный мы наткнулись. Не повезло. Панихиду по Степану Николаевичу отслужили.
Только Вам, Любовь Михайловна, душой кривить не буду — нечисто здесь. Пограничные разъезды у красных с пулеметами по тайге не ходят. Ждали они нас у той самой поляны, знали маршрут. Да и не первые мы. За последний год две «тройки» потеряли, только рассказать было некому — все погибли. Я первый свидетель. Докладную записку по начальству подал, а меня вызвали и сказали, чтобы языком не трепал, не бросал тень на «братское» руководство.