Социальный водораздел все более четко ощущался не только между жителями китайской части города и иностранных сеттльментов, но и между различными полюсами самого китайского общества. Это было время, когда, пользуясь отсутствием сильного централизованного правительства, активизировались шанхайские капиталисты, они создавали собственные независимые организации, прибирали к своим рукам банки, предприятия. Организации формировались как по гильдиям, например Шанхайская ассоциация банкиров, так и, помимо специализированных, на основе личных связей, местничества. Шанхайская главная торговая палата охватывала тузов города в сфере торговли, промышленности и финансов. Особым весом и влиянием отличались «чжэцзянская группа», «финансисты Чжэцзян — Цзянсу». Под их контролем находились банки, заводы, таможни, судовые компании, угледобывающие фирмы.
В шанхайских салонах и отелях бездумно убивала время новая китайская европеизированная буржуазия: она бросала на ветер доллары, добытые кровью и потом трудящихся соотечественников, гнувших спину по 12 часов в день. Уровень эксплуатации китайского рабочего на текстильной фабрике (за 12 часов работы — 1 шиллинг) намного превышал тот же уровень в находившейся в колониальной зависимости от Англии Индии (за 10 часов — 1 шиллинг 6 пенсов).
Повсюду по Янцзы сновали лодки (сампаны), служившие пристанищем для шанхайской бедноты, и здесь же пьяные американские матросы покупали у родителей несовершеннолетних китайских девочек всего лишь за одну серебряную монетку. На окраине города в пропитанных копотью фанзах, на земляном полу, рваных циновках, на тряпье ютилась шанхайская беднота. Нечистоты сливались и сбрасывались в канавы, проложенные вдоль узких улочек; тучи насекомых, разносящих повсюду инфекционные болезни, были неизбежным спутником бедняцких кварталов.
Блистательные китаянки в окружении своих респектабельных поклонников прогуливались по многочисленным аллеям, паркам, наслаждаясь купанием в бассейнах зеленой зоны города, а нищие и голодные кули выбивались из сил, чтобы как-то поддержать свое существование. Шанхайские модницы могли поспорить с англичанками и американками не только в богатстве и изяществе платья, но и в умении танцевать фокстрот или чарльстон, в пышности приемов.
В эту роскошную жизнь была вложена немалая доля доходов, полученных от нещадной эксплуатации женского и детского труда. На шелкоткацких фабриках, находившихся под контролем китайского капитала, использовался труд 120 тыс. женщин и детей.
Научный сотрудник Института мирового хозяйства и мировой политики Ф. Атлей в вышедшей в 1934 г. книге писал: «Процентное отношение женщин и детей, занятых в китайской хлопчатобумажной промышленности, к числу мужчин равно 70 к 30, в то время как в Индии подавляющее большинство рабочих — мужчины; женщина, занятая в китайской промышленности, получает около 9 пенсов в день» Это могло обеспечить лишь полуголодное существование.
Попытки провести рабочее законодательство заканчивались безрезультатно. Право экстерриториальности, неподсудность иностранных владельцев местным судам способствовали усилению эксплуатации китайских рабочих.
Противоборство различных милитаристских клик усиливало напряженность в долине Янцзы, что в свою очередь негативно сказывалось на положении в Шанхае. На железных дорогах царил беспорядок: каждая противоборствующая сторона стремилась использовать железнодорожные артерии против своих недругов. Капитаны судов, совершавших рейсы между Шанхаем, Ханькоу и другими портами, зачастую находились под прицелом винтовок тысяч слабоорганизованных, необученных и плохо вооруженных деморализованных китайских солдат.
В рядах НРА, продвигавшейся к Шанхаю, было немало патриотов, умом, и сердцем осознавших трагедию своего народа, стремившихся положить конец мученической жизни простого люда. В политотделе НРА работал молодой поэт, написавший стихотворение «Шанхайское утро». В нем были такие строки:
Автором стихотворения был Го Можо. Пройдут годы, он станет известным поэтом и общественным деятелем КНР. В 20-х годах бунтующий поэт повсюду сеял своими стихами гроздья гнева, наполнявшие умы и сердца революционеров непоколебимой верой в правоту своего дела.