Всесильный хан возлежал на низком, богато убранном цветистыми шелками ложе. Юноша робко взглянул на могущественного владыку, от одного слова которого зависела его судьба, и едва не вскрикнул от удивления. «Так вот почему хан не показывается на людях и не допускает никого к себе, — молнией мелькнула мысль. — О Аллах! У него ослиные уши! Не сносить мне теперь головы!»
В это время раздался мягкий голос хана:
— Подойди ближе, брадобрей, и выкинь из сердца страх, который я читаю на твоем лице. Ты родился под счастливой звездой. Я сохраню тебе жизнь, ты мне нужен. Но помни, — кроткие глаза хана при этом зажглись на мгновенье гневом, — если хоть одно слово о том, что ты видел и слышал здесь, в моей опочивальне, слетит с твоих уст, ты погибнешь страшной мучительной смертью и принесешь неисчислимые беды всему народу. Поклянись же, что выполнишь мое повеление, а затем приступай к делу.
Дрожащий от страха юноша распростерся ниц на ковре и, не поднимая головы, поклялся страшной клятвой свято хранить доверенную ему тайну. После этого он исправно выполнил свои обязанности и, получив щедрое вознаграждение, покинул дворец, не чуя под собой ног от страха и радости. Страха — потому, что он еще не был уверен в своем чудесном спасении, радости — потому, что был любящим сыном и предвкушал встречу со своей старушкой матерью…
Шло время. Благодаря частым посещениям ханской резиденции брадобрей вскоре стал состоятельным человеком и, казалось, мог быть вполне доволен своей судьбой.
А между тем соседи начали примечать, что прежде жизнерадостный, общительный юноша становился с каждым днем все угрюмее и мрачнее. Он сторонился людей, стал скуп на слова, даже осунулся. Можно было подумать, что его точит какая-то тайная болезнь.
Мать не находила себе места от беспокойства. Несколько раз она пыталась вызвать сына на откровенность, но он только махал рукой и, не произнося ни слова в ответ, уходил прочь.
Однажды, возвратившись из дворца, молодой человек, не притронувшись к еде, заботливо приготовленной для него матерью, опустился у ее ног и обратился к ней с такими словами:
— О мать моя! Ты дала мне жизнь, так помоги же мне, чтобы эта жизнь не была мне в тягость.
— Но чем же я могу тебе помочь, сын мой, если я не знаю причины твоей тоски? — с волнением ответила старая женщина.
— Я не могу больше так жить, — со слезами на глазах продолжал юноша, — скажи, что мне делать. Меня гнетет тайна, которую я узнал в ханском дворце. Ни днем, ни ночью не дает она мне покоя. У меня нет больше сил сохранять ее. Я должен, должен кому-нибудь ее поведать. Все равно кому. Но если я это сделаю, меня ждет мучительная смерть, да и не только меня. Что же мне делать? Помоги мне! Посоветуй, как мне облегчить душу?
Поникла головой женщина. Задумалась она о том, как помочь сыну в беде. Долго, томительно долго длилось молчание. Наконец она заговорила, положив руку на склоненную голову сына.
— Горько и больно видеть мне, как ты страдаешь. Разве я не люблю тебя больше жизни? Разве не долг мой облегчить твои страдания? Послушай, сын мой, что посоветует тебе твоя старая мать.
Ты дал клятву, и человеческие уши не должны услышать того, что тебе стало известно во дворце у хана. Но если ты будешь и долее молчать, как молчал до сих пор, недолго будет для тебя сиять солнце, а я этого не переживу. Ты молод, жизнь твоя только начинается, и я не хочу, чтобы тоска тебя погубила и свела в могилу.
Ступай в то пустынное место, где ты часто бывал с отцом в детстве. Там есть заброшенный каменный колодец. Этому колодцу ты можешь смело поверить свою тайну. Ты выговоришься и сразу почувствуешь облегчение. Спеши, сын мой, сбросить с себя непосильное для твоей юной души бремя. Иди, не мешкай.
Ободренный словами матери, юный брадобрей быстро собрался в дорогу. Путь был дальний. Лишь в сумерки добрался он до заветной цели. Солнце уже скрылось за горизонтом, и ночные тени легли на громоздящиеся в беспорядке вокруг колодца серые угрюмые скалы. Ничто не нарушало мертвого спокойствия этого забытого людьми места — ни шелест листьев, ни пение птиц, ни живое журчание ручейка. Казалось, природа здесь окаменела.
Юноша, с опаской поглядывая по сторонам, подошел к колодцу и, наклонившись над ним, громко произнес:
— У нашего высокочтимого хана ослиные уши! Ты слышишь, колодец, что я сказал? У нашего хана ослиные уши!
За минуту до этого мрачное и скорбное лицо его внезапно преобразилось, оно заулыбалось и даже несколько порозовело. Он испытывал огромное облегчение от того, что наконец разомкнул скованные страшной клятвой уста и высказал тяготившую его тайну.