– Безумен, развращен, с таким опасно знаться, – повторил я. – Да, это подходит к Себастьяну на все сто.
– И никто не знал, что Себастьян влюблен?
– Похоже, что так. Во всяком случае, я не знал и Люциана тоже. Она бы мне сказала. Любопытно, что он хранил это в тайне.
Кэтрин кивнула.
Мы помолчали.
Наконец, я сказал:
– А ты веришь в хорошие и дурные гены?
– Как сказать. Ты это о чем?
– Может страсть к самоубийству быть наследственной?
– Этого я не знаю. Почему ты спрашиваешь?
– Единокровная сестра Себастьяна Гленда покончила с собой несколько лет тому назад. Его единокровный брат Малкольм сделал то же самое, насколько я знаю. Он утонул, катаясь на лодке по озеру Комо. Предполагается, что это несчастный случай. Я же думаю, что это не так. Тетя Фиона, другая сестра Себастьяна, стала наркоманкой. Куда-то исчезла. Давно. Может, и жива. Но, скорее, нет. Плохие гены?
– Я просто не могу ответить на этот вопрос, Джек. Но все это ужасно и воистину трагично.
– Ага. Я – последний. Последний из могикан.
Бровь у Кэтрин поднялась, и на лице появилось насмешливое выражение.
Я ухмыльнулся.
– Я – последний мужчина в нашей династии. Если я не произведу на свет отпрыска. Что вряд ли. А у Люцианы никогда не будет детей.
Кэтрин сидела с задумчивым видом. Потом спросила:
– Тебе не кажется, что это очень грустно?
– Что?
– Что ты – последний представитель великой американской семьи.
– Не особенно. И я не думаю, что кто-то в нашей семье был таким уж великим. Сирес и Себастьян – менее всего.
– Почему ты их так ненавидишь?
– Разве?
– Мне кажется, именно с таким чувством ты говоришь о них все эти месяцы, что я тебя знаю.
– Себастьян никогда не был мне отцом. Он на это неспособен. Неспособен любить меня. Или кого-нибудь вообще, – ответил я, заметив при этом, что голос у меня стал резким.
– Вивьен говорит, что ее он любил.
– ей нравится так думать. Но это не так. Он был мил с ней. Больше, чем со своими другими женами. Но он ее не любил – не мог. Он вообще на это был неспособен. Ну, говорил он ей о любви, но ничего больше. Поверь мне.
– А почему он не мог никого любить?
– Откуда к черту мне знать? – я отхлебнул вина и откинулся в кресле. – Какой-нибудь сбой в генах?
Она не обратила внимания на мой вопрос, а вместо этого задала свой:
– А какое детство было у твоего отца?
– Бог знает. Ужасное, я полагаю. Его мать умерла при его рождении. Воспитывал его Сирес. И нянька. Потом Сирес опять женился. Себастьян как-то сказал мне, что и мачеха, и нянька были тяжелыми людьми.
– Возможно, это разобщенность, – пробормотала Кэтрин.
– Что это значит? – заинтересовавшись, я наклонился к ней.
– Это термин из психиатрии. Попробую объяснить его попроще, как мне когда-то объяснили. Если ребенок не получает любви и воспитания в первые годы жизни, он обычно вырастает человеком, разобщенным с другими людьми. Например, если ребенка не любили, он не способен любить. Он просто не знает, что это такое. Психиатр объяснил бы тебе все более детально, с медицинской точки зрения. Но с моей точки зрения разобщенность очень хорошо объясняет поведение твоего отца, его неспособность любить, если в том все дело.
– В этом. Ручаюсь тебе.
16
Мы с Кэтрин лежали на моей огромной кровати под балдахином с четырьмя колонками, попивая коньяк.
Я наслаждался ее близостью.
Перед этим я выключил лампы. Комнату освещал только огонь, горящий в камине. Он наполнял комнату теплым сияньем. Было совершенно тихо, только время от времени потрескивали поленья… Да еще тикали часы на каминной полке. В комнате царил покой.
Я расслабился. Мне было легко. Так бывало часто, когда мы с Кэт оставались одни. Я радовался, что нашел ее. Радовался, что она здесь, в шато, рядом со мной.
Она уже жила как-то с одним человеком. Несколько лет тому назад. Она все мне рассказала. У них не получилось. Когда мы встретились в Париже, она была абсолютно свободна. К счастью для меня. Мы подходили друг другу. Мне нравился ее ум. Меня очень интересовало, как зреют мысли в ее головке. Не выношу глупых женщин. Я знавал таких. С меня хватит.
Я закрыл глаза. Плыл по течению. Думал. В основном, о Кэтрин. С ней не нужно насиловать себя. И она не насилует меня. Она разрешает мне быть самим собой. Джеком. Для нее я – ее друг. Ее любовник. Не сын известного Себастьяна Лока. Я не Джон Лайон Лок, последний отпрыск великой американской семьи, глава «Лок Индастриз» и «Фонда Лока». С этой стороны она меня не знает. И не интересуется.