— Рассмотрев по указанию вашего величества, все фактические тонкости, устные и письменные доказательства, я пришел к мнению, что вы были полностью гениально правы.
Материальные повреждения скипетра появились ранее, например, при вашей августейшей бабке Екатерине Великой. Но может быть и еще позже, при вашем несчастном отце Павле Петровиче или брате Александре Благословенном. Это НЕ ПОВРЕЖДЕНИЯ, а ТЕКУЩИЙ РЕМОНТ.
Это не окончательный, а предварительный вывод, но тем не менее.
Николай помолчал, явно копаясь в памяти, и в заметном затруднении посмотрел на великого князя:
— Извини, друг мой, что-то я не помню таких своих слов. Хотя, конечно же, относительно скипетра остроумно и весьма убедительно.
Сомнения в его словах были такие большие, что император, кажется, уже готов был обвинить будущего родственника в некоторой лжи, несмотря на долю похвалы.
Константин Николаевич в душе только усмехнулся. Но нет уж, августейший родственник, я совсем не лгу, и даже не заблуждаюсь!
— Вы говорили об этом в нашем с Марии дома, что вы подарили мне на свадьбу. Третьего дня, в вечеру, в небольшой комнате рядом в гостиной.
— Да, точно, — с некоторой натугой вспомнил Николай, — ты еще усомнился и сказал мне о необходимости материальных доказательств.
Он уже с укоризною посмотрел на князя. Понятное дело, всем нравится, когда тебя хвалят и не очень, когда ругают. Даже императору от своих же поданных.
Сыщик увел разговор в сторону «материальных доказательств»:
— Для того, чтобы уточнить дату ремонта регалии, нам надо осмотреть сам скипетр. Позвольте, я попрошу его принести? Я уже вчерашнего дня его осмотрел и увидел все доказательства. Хочу вам предъявить.
— Да, распорядись, пожалуйста, — согласился Николай частично скептически, частично с надеждой — великий князь все-таки раскрыл это неподъемное дело!
Техническая обслуга в присутствии охраны принесла скипетр.
Начальник охраны, статный капитан гвардии Любавин-2-ой цепко посмотрел, очевидно, зафиксировал, кто и сколько человек во главе с императором забрали скипетр, и уже собирался было отойти, но Николай его задержал:
— Давно хотел посмотреть на тебя, так сказать «при исполнении служебных обязанностей». Ладно смотришься. А чин-то, действительно, маловат. Ты прав, Константин Николаевич.
Любавин-2 был отпущен, ни мимикой, ни словами не отметив не совсем понятную, но приятную для него сцену. А князь Долгорукий тоже пока оставив Любавина-2-го, уже пояснял дальше:
— Прежде всего хочу вас познакомить с технической новинкой — специальный фонарь с инфракрасным светом. Это позволяет более лучше рассматривать обследуемый объект при помощи особой лупы, которая не только увеличивает, но и позволяет рассмотреть в инфракрасном спектре.
XIX век был временем, скорее, ближе к будущему XX веку, чем к темному Средневековью. В мире, особенно в Европе, появилось много технических новинок, одобрительно характеризующими современниками. Никто уже не кричал от страха и омерзения, глядя в микроскоп на каплю воды или в телескоп на звездное небо. Люди привыкали к технике, становились все более цивилизованными и как-то гибкими в восприятию.
Вот и сейчас русские аристократы остались спокойны при виде технических новинок и не потребовали в обязательном порядке православных попов с кадилами.
Бенкендорф только спросил: «А это не вредно?» и этого оказалось вполне достаточно.
Князь Долгорукий обстоятельно разъяснил, что не только не вредно, но и очень даже полезно в прохладном и всегда пасмурном петербуржском небосклоне.
После этого осмотрели уже сам скипетр. В инфракрасном свете и при изрядном увеличении было прекрасно видно то, что ускользало от внимания раньше: буквы И и год 84.
Николай вопросительно посмотрел на великого князя. Он уже понял его мысль и она ему, в общем-то, понравилась. Тем более, если верить этому довольно-таки молодому человеку, он и был автором этой идеи. Но пусть доскажет до конца.
Князь Долгорукий помолчал, давая переварить сказанное, продолжил:
— Дата 84 года, это от сотворения мира 7284, а буква И — Иоганн — имя достопочтенного мастера,. Если бы он, к сожалению, не умер, он бы сразу все объяснил. А так нам самим пришлось во всем разбираться.
В отличие от своего суверена, граф Бенкендорф был этой новостью оглушен и, более того, сражен.
— Как же так? — наконец сказал он, — это, по крайней мере, нечестно!
Граф хотел сказать, что весь жандармский корпус и он сам лично, в последние дни, не покладая рук, работали над этим. Тысячи человек на государственное жалованье теперь получается болтались просто? Это неслыханно!