— Отряхнись от помутнения и немедленно садись заниматься! Чтобы там ни было с этим художником, — его краски засохнут, а твоя музыка будет звучать.
Экзамен Лаура провалила и стала нехотя готовиться к пересдаче. Андрей вскоре уехал домой на каникулы, но назад не вернулся. Через месяц — только короткое письмо от его матери: «Андрюша разбился. Лаурочка, живи».
И больше полугода ничего не было «после», потому что всё было «до».
Консерваторию Лаура оставила и по протекции матери устроилась в музыкальную школу с дипломом выпускницы музыкального училища. Ей было столько же, сколько сейчас Нинель, только в отличие от Нинель, ищущей счастья за дверью, она предпочла заключение в своём музыкальном каземате и с упоением сливалась со стенгазетами, служившими в нём за обои, защищаясь от хроноса и эроса расхожими банальностями вроде «людей старшего поколения следует уважать, переводить через дорогу и уступать им место в общественном транспорте».
5
Лаура пыталась стать матерью дважды. Один раз своему и один раз чужому ребёнку. Первым был мёртвый мальчик, вторым — болезненная девочка. Лаура не выходила замуж, но ребёнка решила оставить, и когда мать трагически опустилась в кресло, устало произнесла:
— Мама, не будь смешной. Я давно перестала бояться.
— А бояться нужно! — возбуждённо сказала мать. — Всё слишком быстро меняется и слишком быстро дорожает.
— Я давно перестала бояться тебя.
Родив мёртвого, Лаура поняла, что до конца жизни будет ему завидовать, потому что у неё снова все было «до», а он был свободен с самого начала.
После боли к Лауре пришла скука, и ей показалось, что на этот раз всё получится. Она выпила то, что нашла в домашней аптечке, не читая названий и не считая количества, но через минуту, склонясь над раковиной, думала только о том, как бы не захлебнуться от собственной рвоты.
Когда не стало ни матери, ни бабушки, она начала преподавать на дому. Это приносило доход и уносило мысли, которые стерегли в свободные вечера. Лаура победила их просто, лишив себя вечеров, так что приходили они только во сне, и к утру почти забывались.
Девочку на занятия привозил водитель три раза в неделю к пяти тридцати; и Лаура, привыкшая ходить пешком, в эти дни садилась на автобус или брала такси, чтобы приехать домой заранее и приготовить чего-нибудь к чаю.
Девочка была худенькая, порывистая и очень говорливая. Она никогда не высиживала за роялем положенного времени и, хлопнув крышкой посреди репетиции, без стеснения вдруг вскрикивала: «Концерт окончен! И ни секунды больше!»
Лаура, не терпевшая хамства, не только не злилась капризам девочки, а неожиданно для себя самой с удовольствием ей подыгрывала.
«И правда, хватит! Есть вещи поважнее музыки!» — говорила она, затем резко разворачивалась на круглом подвижном стуле и уходила на кухню.
Девочка хлопала в ладоши и бежала следом, а когда Лаура несла горячий пирог, всё пыталась отщипнуть на ходу и глядела при том на Лауру — разозлится ли или стерпит — и видела, что Лаура и не терпит, и не злится; а потом, едва дождавшись, когда пирог окажется на столе, обхватывала её за талию и долго-долго не отпускала.
После чая она спрашивала, можно ли отпирать ящики, шкафы и наряжаться в Лаурины вещи и, получая один и тот же ответ, носилась из комнаты в комнату, увлекая за собой платья, украшения, шкатулки и фотографии, и так до тех пор, пока в дверь не стучался водитель и Лаура, не сразу открывая, напускала на себя сосредоточенный вид и говорила, что они разучивали сложный этюд и в следующий раз управятся к сроку. Но в следующий раз всё повторялось снова, и не было конца этой лжи, терзающей Лауру ночами.
И говорилось перед зеркалом, что ничего плохого девочке не делается, а делается, напротив, только хорошее, и, если та приезжает больная, Лаура укладывает её на диван, играет что-нибудь лёгкое и просит угадывать тональность, потом садится у изголовья, чтобы держать за руку всё время, пока она спит.
Проснувшись, девочка обнимает Лауру и просит оставить на ночь, и Лаура говорит, что это нехорошо, что у неё родители, и что денег сегодня платить не нужно; и что она кричит? – спрашивается у зеркала, она кричит, что из родителей у нее только папа, а вторая — никакой не родитель, и что она сама будет решать, платить Лауре или нет. И Лаура, отдав её водителю, закрывает за ними дверь, поворачивается к зеркалу и долго-долго смотрит на себя, словно вот-вот в отражении что-то должно измениться, а потом снимает очки, опускает голову и, опираясь на тумбочку, бессильно плачет.
На пороге Лауриной квартиры мачеха девочки появилась внезапно. Это была пышная, красивая, белокожая женщина с густыми чёрными волосами, которая выглядела так, будто её только что вынули из медово-молочной ванны, растёрли благовониями и искусно нарядили, спрятав всё ненужное и обнажив всё нужное, затем перенесли прямо по воздуху так, чтобы ни одна пылинка не коснулась этого дивного существа, опустили перед квартирой Лауры и сами же позвонили в дверь. Лаура невольно отступила назад, жестом позволяя женщине не разуваться.