Минут через пять снова зазвонил телефон, и Мальцев, вынув из ящика скрипучего стола канцелярскую папку, стал под диктовку вписывать в таблицу, напечатанную на папиросной бумаге, номера маршрутов, которые надо пропустить вне всякой очереди.
Окончив телефонный разговор, Мальцев попросил тетю Пашу еще часок подежурить, пока он отдохнет. Комендант лег на диван, положил голову на жесткий валик, дурно пахнущий не то клеем, не то каким-то порошком от насекомых. Но заснуть не смог, снова проклятые тиски цепко схватили за затылок. Да и встреча с этим корреспондентом взбудоражила его. Отчетливо воскресал в памяти тот декабрьский прорыв на Калининском фронте под Белым, когда его рота шла в голове танковой колонны, разрезая немецкие коммуникации. Заледеневшая броня танка жгла руки, но он, самый молодой ротный в бригаде, не чувствовал стужи, не ощущал истомы ночных маршей и, пожалуй, не испытывал особого страха даже тогда, когда стальные болванки со свистом проносились совсем рядом с танком, едва не задевая борт. Он не почувствовал страха и тогда, когда болванка наконец угодила в башню. Осколки броневой окалины больно впились в шею, в плечо, и голова налилась тяжестью. Их танк окутало черным дымом. Он с трудом вылез через десантный люк и, только когда пополз по снегу, ощутил чувство непоправимой беды.
Потом он лежал на брезенте в холодном вокзале и как бы сквозь сон слышал слова, обращенные именно к нему:
— Ты, Мальцев, первый достиг станции. Слышишь, первый. Я тебя представлю к ордену. Слышишь?
Это говорил комбриг полковник Куценко, и Мальцев хорошо слышал его, хотя тиски, сжавшие в момент удара его голову, не позволили ему открыть глаза и что-то ответить полковнику.
Его вывезли на санитарке из котла, в который попал мехкорпус, потом потянулись томительные дни и ночи в госпиталях — Калининском сортировочно-эвакуационном и тыловом госпитале в Тамбове.
Где награда, про которую говорил комбриг? В Тамбове он узнал от врача, служившего раньше тоже на Калининском фронте, что полковник Куценко погиб, выходя из котла.
Неладно складывалась военная судьба Мальцева.
Окончил он Саратовское танковое училище в числе лучших. Выпускные экзамены сдавал уже тогда, когда началась война. В июле выпускникам спешно выдали на петлицы по два кубика и танковую эмблему и направили на разные фронты. Мальцеву достался Юго-Западный фронт. Он с трудом, в переполненных эшелонах, добрался до Харькова, но и там ему не смогли сказать, где сейчас сражается мехкорпус, в который его назначили. «Где-то за Киевом. Двигайтесь туда, там скажут». Поехал на попутной машине в сторону Киева, навстречу ему шли усталые красноармейцы в белых от солнца и пота гимнастерках. Отвечали на вопросы неохотно. В их глазах новоиспеченный лейтенант видел лишь страшную усталость, ожесточение и горе.
У белого, окруженного садочками хутора — будто с традиционной картинки из украинской жизни — грузовик остановился. Шофер — усатый запасник, наверное, только что призванный в армию, открыл раскаленный, капот машины и хмуро сказал:
— Все.
— А что такое? — спросил Мальцев.
— Бензина нема, масла нема.
— Попросим.
— Проси, если дадут, — ответил шофер, прилег на траву и сразу заснул.
Мальцев больше двух часов бегал вдоль дороги, кричал, махал руками, но машины в сторону Киева вовсе не шли, от Киева шли на большой скорости, не останавливаясь. И по-прежнему брели бойцы, скрипели повозки.
Он забросил за спину свой вещмешок и пошел себе. Шел до темноты, обливаясь потом и с трудом волоча не привыкшие к такому маршу ноги. И только когда зной спал, вдруг понял, что поток, идущий навстречу, поредел.
Шли уже не подразделения, а отдельные группы усталых, изможденных людей. Он спросил у высокого белесого командира со шпалой на петлицах:
— Где дорога на Киев?
— У Гудериана спроси, — зло ответил капитан.
— Я вас не понял.
— Поймешь, — сказал капитан и зашагал вслед за бойцами.
Мальцев прислушался. Впереди, совсем близко, послышался орудийный гул.
Он прошел еще километра два. Дорога опустела, а гул уходил куда-то на юг.
Уже ночью в селе он нашел медсанбат, вернее, повозки с ранеными и трехтонку. Лошади отдыхали, хрупая овес.
На повозках, в ногах у раненых, дремали девушки-санитарки.
Он разбудил одну из санитарок и спросил, откуда и куда везут раненых. Она долго не понимала, что хочет от нее этот командир, но потом сказала:
— В Харьков везем.
— А где ваше начальство?
— Там осталось.
— Где там?
— Да в окружении.
— В каком окружении?
Она замолчала, улеглась в ноги раненому бойцу, свернувшись калачиком, и укрылась с головой шинелью.
Только позже, уже бредя обратно по той же дороге, он узнал, что там, севернее, восточнее и южнее Киева, сражались в окружении армии и среди них та, в которую он направлялся. Он вернулся в Харьков, но там ему приказали ехать в Москву, в распоряжение бронетанкового управления.
А уже в середине октября Мальцев командовал танковым взводом на волоколамском направлении в бригаде полковника Катукова.
В одной из контратак, зимой, в декабре, танк подбили, он был ранен осколком в ногу, когда уже вылез из горящей машины. Госпиталь в Ярославле, а потом снова формировка — на этот раз под Владимиром, где создавался корпус генерала Шубникова.
Здесь он командовал ротой. Командовал хорошо — так считали и комбат капитан Савичев, и командир бригады полковник Куценко. Именно его рота первой достигла заветной станции с вражескими эшелонами.
Снова госпиталь, и вот эта распроклятущая станция.
Сегодняшняя встреча с корреспондентом опять напомнила ему дни, которые, как он теперь хорошо понимал, были, конечно, страшными днями, но он, Мальцев, все же никогда не променял бы их на нынешнее житье-бытье, когда не надо коротать ночи на снегу или в промерзшем насквозь танке, когда по тебе не стреляют и даже, в это третье лето войны, не бомбят.
Проворочался на диване, но так и не уснул. Встал, оправил китель, надел фуражку и вышел на перрон.
День угасал, перрон был почти пуст. Два первых пути были свободны, а на третьем стоял эшелон из больших четырехосных вагонов и платформ. Мальцев заметил, что вагоны и платформы густо оплетены зелеными ветвями — молодыми березками, ольхой, лозняком. На каждом вагоне прибит большой фанерный щит, надписи белой краской: «Хлеб — фронту!» Он хотел подойти к составу поближе, но вагоны были оцеплены часовыми с автоматами. В вагоне приоткрылась дверь, и на станционные пути соскочила группа офицеров в фуражках.
«Чего это они хлебный маршрут так охраняют?» — удивился Мальцев и взглянул на часы: половина пятого. Ах вот в чем дело! Значит, это один из тех самых маршрутов, о которых ему уже три раза звонили сегодня. Велели пропускать без очереди, не задерживать на станции, сразу подавать паровоз под парами. Эшелоны с такими литерами будут идти и сегодня ночью, и завтра весь день и всю ночь, и всем — зеленая улица.
— Чтобы никто у этих составов не болтался, — сказал по телефону начальник ВОСО дороги, передавая приказание Мальцеву.
Эшелоны забили станцию. Паровозов не хватало. Старший лейтенант Мальцев вместе с начальником станции с утра сидели в диспетчерской и составляли графики — поскорей бы расшить узел. Часам к трем работу закончили, и Мальцев пошел в продпункт. Идти надо было через пути, ныряя под вагоны, перелезая через тормозные площадки. В нос шибал густой запах гари и гравия, пропитанного мазутом.
На последнем пути, как и вчера, стоял эшелон, оцепленный солдатами — в касках, автоматы на груди.
— Сюда нельзя, товарищ старший лейтенант.
Солдат, остановивший Мальцева, был беленький, веснушчатый, и сказал он это добродушно, по-фронтовому. Так не говорят бойцы специальных караульных команд, и потому Мальцеву не захотелось спорить с солдатом, доказывать, что он комендант и ему, дескать, можно. Он решил обойти состав, благо до паровоза осталось два-три вагона.
Вагоны были знакомые, он видел уже такие — оплетенные толстой лозой и с фанерными плакатами «Хлеб — фронту!»