Волков было двое: волк — высокий, крепкий, с широким загривком, и волчица — поменьше, с короткими ушами и плоской вытянутой мордой. Они сосредоточенно рвали на куски окровавленную тушу барана. И тут Лелька, ободренная присутствием хозяина, не удержавшись, хрипло, незнакомым голосом, залаяла. Услышав лай, волки вскинули головы и замерли. Лелька зарычала и медленно пошла к ним.
— Лелька, ко мне! — отчаянно зашипел Марат, но Лелька уже не слышала. Волки не двигались с места. Лелька понимала, что противников двое и оба крупнее и моложе ее. Она ужасно боялась, но ответственность перед хозяином была еще сильнее. Лельку всю трясло, но она подходила все ближе и ближе, пока не подошла на расстояние прыжка. Волки глядели на нее, не мигая. Марат понял, что медлить нельзя и, закричав страшным голосом, замахал руками и побежал на волков. Волки вздрогнули, словно выйдя из оцепенения, но не бросились сразу наутек, а нехотя стали пятиться, скаля белые зубы, пока не дошли до кустов, и только тогда развернулись, чтобы бежать. Осмелевшая Лелька бросилась за ними, и тогда волчица, обернувшись на секунду, сделала какое-то мимолетное движение, и Лелька завизжала, захрипела и опрокинулась на спину. Подбежав, Марат увидел, что из левой стороны шеи у Лельки выдран целый кусок. Кровь текла из Лельки быстро, но она была еще жива, пыталась судорожно вдохнуть и глядела на Марата так, словно страшно провинилась и теперь умоляла о прощении. Марат лег рядом и заплакал. И плакал до тех пор, пока Лелька не перестала дышать.
Праздник начался рано. Уже около двух часов пополудни гости собрались в просторной комнате, уселись за дастархан, накрытый прямо на полу. Отец невесты Болатбек, сложив ладони лодочкой, прочел перед едой молитву, провел ладонями по лицу, и все повторили вслед за ним. Обстановка сразу стала расслабленной, гости полезли накладывать бешбармак, наливать водочку, выпивать и закусывать. Голоса очень скоро зазвучали громче, веселее. А когда людям весело, то и вспоминается хорошее. Вот и стали вспоминать добрые, урожайные года.
— А какие бараны у меня были! — кричал крепкий старик, имени которого никто и не помнил. — Один баран был — семьсот килограмм! Как ишак! Аж курдюк лопался! А коровы, а быки! Бык у меня был на тысячу двести кило! Когда он стоял — у него на спине легко решетка с яйцами лежала. Главное было, не дать ему двигаться. Покормить и спать уложить, покормить и спать уложить — и так пять лет. Да-а, времена-а-а…
Не прошло и часа, как все, уже порядком набравшиеся, высыпали во двор, вытащили за собой магнитофон, включили в полную силу звук и устроили беспорядочные танцы. Магнитофон был старенький, потрескивал и то затихал, то взрывался воплями, но как бы он ни старался, общий топот ног становился только еще громче. Пыль поднималась все выше, пока не укрыла танцующих с головой, да так, что с пяти метров было и не разглядеть никого. Но и музыка скоро кончилась, и все усталые, но довольные вернулись в дом, внутрь, выпили на посошок и разбежались по делам, будто и не было ничего: женщины — забирать с пастбищ коров и вести их на вечернюю дойку или к себе во двор — ужин готовить, мужчины — бахчу удобрять, крышу латать, а кто-то спешил дарет сделать, да на аср успеть. Молодые тоже упорхнули, и только Болатбек никуда не пошел, а уснул прямо на своем месте, и во сне продолжая отмечать свадьбу любимой дочери, изредка вскидывая голову и счастливо бормоча невнятные тосты.
— Ты думаешь, это так просто? — говорил Рустам, меряя шагами комнату. — Не могу же я взять и вертолет туда направить. Кто мне вертолет даст?
— Это твой брат, — спокойно повторяла Рафиза.
— Все, что я могу сделать, это поехать с тобой сам, — сказал наконец Рустам. — Но я ведь и гор не знаю. Если, как ты говоришь, чабаны Марата не смогли найти, то чем я помогу? У меня и тут дел по горло.
— Рустамчик, какие у тебя дела? Я, пока сюда ехала, навидалась твоих ребят. Уж не знаю, чем они заняты, но пузо у них больше, чем у меня было, когда я Азамата носила. Боялась, что и тебя таким же встречу. Но, слава Аллаху, ты хоть на мужчину похож.
Рустам усмехнулся.
— Рафиза, с тобой трудно спорить. Но мне действительно нельзя надолго отлучаться. Буквально на днях в город может кое-кто приехать.
— Да знаю я этого кое-кого, — махнула рукой Рафиза, — и что с того? Что он, лучше или важнее Марата? Марат в жизни своей не украл ни копейки, слово свое всегда держал, крыша в доме у нас за тридцать лет ни разу не текла, потому что работу свою Марат на совесть делал. И детей воспитал так же. Это я — дура, я порой скажу или сделаю безрассудно, не думая, а потом жалею. Изменяла ему, а он мне никогда. И слова бранного от Марата ни разу не услышала. Вот он какой, Марат. А что твой «кое-кто»? Может ли он тем же похвастаться?