И этой ночью, и следующей он готов был брать Варду много раз подряд и предаваться любви неустанно. Элберет приходилось его осаживать. Временами нравы темного вала приводили её в изумление или заставляли бросить на него возмущенный взгляд — но уж совершенно точно с ним она никогда не ведала скуки.
Манвэ метался под белыми сводами, и их безмолвие казалось ему невыносимым. Он быстро понял, что произошло, и потеря терзала его сердце. Всю вину можно было бы отнести на счет Моргота, который лживыми речами убедил его супругу сбежать, но ведь он видел неподдельное сочувствие к Мелькору в её взоре, а затем — искреннее желание помочь, и понимал, что Варда покинула их чертоги по собственной воле. Ярость в его душе набирала силу и не находила никакого выхода; под конец она стала настолько велика, что Манвэ готов был преследовать Мелькора где угодно и сразиться с ним, чтобы удовлетворить эту жажду — пусть и ценой гибели. Только этим и можно объяснить то, что он решился последовать за влюбленными в одиночку в суровый край Эндорэ. Ему казалось, что брат непременно заточил Варду где-нибудь в темной цитадели на краю мира, и он должен вызволить её, должен вызвать у обоих раскаяние, и вообще много чего ещё должен и обязан, и это чувство долга заставило его совершенно безрассудно обернуться ветром и отправиться в полет к Сирым землям. Холодный снег, властвовавший над этим краем земли, лютый холод и голые хребты гор — вот и всё, что он видел и ощущал. Чем не царство Мелькора? Одна из долин показалась ему непрозрачно черной, будто бы окутанной чадом от множества печей; спустившись ниже, Манвэ воочию разглядел столпы искр и пламени, вырывающиеся их разверстого зева большой горы. Он сделал круг и опустился ниже, меж тем приняв свое крылатое воплощение.
Ровно в это же время снизу вверх на него глядел, пронзая небеса огненным взором, высокий закованный в черный доспех майа. Перчатка, пальцы на которой оканчивались длинными когтями, поднялась вверх. Майа Саурон, прозванный Жестоким, указал на крылатую тень нескольким черным теням, кружившим подле него. И те, взмыв под облака, набросились на белый силуэт, точно стая ворон. Послышался многоголосый рев, отчаянные выкрики, лязг стали и прочие звуки боя — они трогали сердце Саурона, и на его бесстрастном и не видимом за забралом шлема лице появилось слабое подобие улыбки. Улыбка превратилась в оскал, когда под ноги ему бросили белую фигуру в черных путах.