Все происходит на одной, пожалуй, страничке, а сколько Булгакову удалось передать: и отношение к Ксюшкину докладу, и то, как Ксаверий Антонович, при виде выплывающей Зинаиды Ивановны, „свел ноги в третью позицию“, уже готов был послать ей „долгий и липкий взгляд“, но при виде выползающего из двери мужа этот взгляд „угас“, и то, как хозяин начал угощать гостя папиросами, а папиросы оказались „пайковыми“, то есть никудышными, и то, как чиркали спичками, а спички тоже оказались плохими. А на этом фоне хозяин разглагольствует о коммунизме и необходимых условиях его построения в России.
Но эти бытовые мелочи и неурядицы отступают на последний план, как только все собравшиеся сели за приготовленный столик и стали священнодействовать: так начался спиритический сеанс.
А Ксюшке интересно узнать, почему потушили свет и почему ей приказали сидеть на кухне и „не топать пятками“. А там, за дверью, что-то стало постукивать, стало страшно, но, преодолевая страх, она приникла к замочной скважине. Но ничего не поняла, только еще больше ее распирало от любопытства; как же господа за дверью кого-то спрашивали, сколько времени еще будут у власти большевики, и признавались, как они их ненавидят… Спрашивали, кто свергнет большевиков. И, конечно, помчалась к своей подружке, оказавшейся на парадной лестнице внизу, все и излила: „— Заперлись они, девоньки… Записывают про инпиратора и про большевиков… Темно в квартире, страсть!.. Жилец, барин, барыня, хахаль ейный, учительша…“ А в это время спускался по лестнице „бравый в необыкновенных штанах“, на бедре которого „тускло и мрачно глядело из кожаной штуки востроносое дуло“. А Ксюшка продолжает рассказывать о своих впечатлениях: „— Ланпы потушили, чтобы я, значит, не видела… Хи-хи! И записывают… большевикам, говорят, крышка… Инпиратор… Хи! Хи!“
А остальное было уже, как говорится, делом техники. „Бравый“ проследил за возвращавшейся к своим хозяевам Ксюшей, и узнал, где ругают большевиков и вызывают „инпиратора“, сбегал за командой, и вскоре она появилась в разгар спиритического сеанса: „В дымной тьме Сократ, сменивший Наполеона, творил чудеса. Он плясал как сумасшедший, предрекая большевикам близкую гибель… Когда же нервы напряглись до предела, стол с сидящим на нем мудрым греком колыхнулся и поплыл вверх…“
Булгаков с большим искусством описывает спиритический сеанс, очумевших спиритов, обалдевшую Ксюшу, которая продолжала с замирающим интересом наблюдать в скважину за происходящим в барской комнате, и она настолько увлеклась, что не заметила, как уже за другой, наружной, дверью раздались стуки.
Спириты требовали, чтобы дух стукнул. И действительно раздался стук „будто сразу тремя кулаками“. А потом так забарабанил, что „у спиритов волосы стали дыбом“.
„— Дух! Кто ты?.. — дрожащим голосом крикнул Павел Петрович.
Чрезвычайная комиссия, — ответил из-за двери гробовой голос“.
Слова эти привели в шоковое состояние окаменевших спиритов. Тут уж не до игры: мадам Лузина „сникла в неподдельном обмороке“. Ксаверий Антонович столь же неподдельно проклинает „идиотскую затею“, а Павел Петрович трясущимися руками открывал дверь. „Перед снежно-бледными спиритами“ предстал чекист, весь кожаный, „начиная с фуражки и кончая портфелем“. А за этим первым „духом“ виднелась еще целая вереница „подвластных духов“, но уже в серых шинелях.
„Дух окинул глазами хаос спиритической комнаты и, зловеще ухмыльнувшись, сказал:
— Ваши документы, товарищи…“
И вот эпилог: „Боборицкий сидел неделю, квартирант и Ксаверий Антонович — 13 дней, а Павел Петрович — полтора месяца“.
Вроде бы шутка, пустячок, спиритический сеанс, а между тем и в этом „простодушном“ рассказе наметился конфликт, который трагически „аукнется“ через пятнадцать лет, в 1937–1938 годах.