Варвара Васильевна и Токарев воротились в Изворовку. Таня заявила, что уж отдохнула в деревне и останется в Томилинске.
Жизнь в Изворовке текла тихая, каждый жил сам по себе. Токарев купался, ел за двоих, катался верхом. Варвара Васильевна опять с утра до вечера возилась с больными. Сергей сидел за книгами. Общие прогулки предпринимались редко.
Варвара Васильевна как будто жалела о порыве, охватившем ее под влиянием неожиданно услышанной «Легенды». Она замкнулась в себе и старалась отдалиться от Токарева. Токарев мучился, несколько раз пытался заговорить. В ее глазах появлялась тогда растерянность. И, прося у Токарева взглядом прощения, она переводила разговор на другое. Ему все больше начинало казаться, что Варвара Васильевна, такая на вид спокойная и ровная, давно уже переживает в душе что-то очень тяжелое. Иногда, случайно увидев ее одну, он поражался, какое у нее было глубоко грустное лицо.
С Сергеем отношения у него совсем не ладились. Вначале Сергей относился к Токареву с любовною почтительностью, горячо интересовался его мнениями обо всем. Но что дальше, то больше в его разговорах с Токаревым стала проскальзывать ироническая нотка. И Сергей становился Токареву все неприятнее.
Вообще Сергей производил на Токарева странное впечатление. Оба они жили наверху, в двух просторных комнатах мезонина. Сергей то бывал буйно весел, то целыми днями угрюмо молчал и не спал ночей. Иногда Токарев слышал сквозь сон, как он вставал, одевался и на всю ночь уходил из дому. От Варвары Васильевны Токарев узнал, что Сергей страдает чем-то вроде истерии, что у него бывают нервные припадки.
Прошла неделя. Тринадцатого августа, в воскресенье, были именины Конкордии Сергеевны. Съехалось много гостей.
Большой стол был парадно убран и поверх обычной черной клеенки был покрыт белоснежною скатертью. В окна сквозь зелень кленов весело светило солнце. Конкордия Сергеевна, вставшая со светом, измученная кухонною суетою и волнениями за пирог, села за стол и стала разливать суп.
Сергей с усмешкою шепнул Токареву:
– Мученица своего ангела! И Варя, несчастная, тоже запряглась. С утра на кухне торчит.
Василий Васильевич был очень оживлен и говорлив. Он наливал в рюмки зубровку.
– Ну, господа, господа! За здоровье именинницы!
Выпили по рюмке, некоторые по второй. Закусив, принялись за бульон с пирогом.
Юрасов, акцизный ревизор с Анною на шее, с любезною улыбкою говорил Конкордии Сергеевне:
– А приятно этак, знаете, на лоне природы жить!.. Какой у вас тут воздух прелестный!
Конкордия Сергеевна махнула рукою.
– Эх, милый Алексей Павлович, не говорите! Мы этого воздуха и не замечаем. Столько хлопот, суеты, – где уж тут о воздухе думать!
– Нет, знаете… Что ж суета? Суета везде есть, без нее не обойдешься.
– Вот только для детей, конечно. Для них, для здоровья их – вот, правда, много пользы от воздуха.
– Ну да, и для детей… – Юрасов взглянул на Сергея. – Сергей Васильевич где теперь, в Юрьевском университете?
Конкордия Сергеевна сделала скорбное лицо.
– В Юрьевском, Алексей Павлович, в Юрьевском… Дай бог, чтобы уж там как-нибудь кончил, об одном только я бога молю.
– Ну, кончит, бог даст… Молодость, знаете: кровь кипит, в голове бродит!.. – Юрасов повел сухими пальцами перед лбом. – Этим огорчаться не следует; перебродит, взгляды установятся и все будет хорошо. Вот увидите.
Прикусив улыбку на красивых губах, Сергей молча смотрел на благодушно-снисходительное лицо Юрасова с отлогим лбом и глазами без блеска.
Юрасов продолжал:
– И все-таки, что вы там ни говорите, а я от души рад за Василия Васильевича, что он бросил нашу лямку. Что ему теперь? Ни от кого не зависит, сам себе хозяин, делает, что хочет.
Василий Васильевич юмористически поднял брови и крякнул:
– Гм… Я бы с большим удовольствием предоставил это удовольствие вам… Нет, Алексей Павлович, раньше было лучше. Бывало, придет двадцатое число – расписывайся у казначея и получай жалованье, ни о чем не думай. А теперь – дождь, солнце, мороз, от всего зависишь. А главная наша боль, – народу нет. Нет народу!
– Нету, нету! – вздохнул помещик Пантелеев, плотный, с маленьким лбом и жесткими стрижеными волосами. – Положительно невозможно дела делать!