Сюжет? Это – характер. Будет одна и та же ситуация, но будут действовать два разных человека, будет два разных рассказа – один про одно, второй совсем-совсем про другое.
Рассказчик всю жизнь пишет один большой роман. И оценивают его потом, когда роман дописан и автор умер.
Всю жизнь свою рассматриваю, как бой в три раунда: молодость, зрелость, старость. Два из этих раунда надо выиграть. Один я уже проиграл.
Пробовать писать должны тысячи, чтобы один стал писателем.
Говорят: писатель должен так полно познать жизнь, как губка напитывается водой. В таком случае наши классики должны были в определенную пору своей жизни кричать: «Выжимайте меня!»
Я знаю, когда я пишу хорошо: когда пишу и как будто пером вытаскиваю из бумаги живые голоса людей.
Не старость сама по себе уважается, а прожитая жизнь. Если она была.
Во всех рецензиях только: «Шукшин любит своих героев... Шукшин с любовью описывает своих героев...» Да что я, идиот, что ли, всех подряд любить?! Или блаженный? Не хотят вдуматься, черти. Или – не умеют. И то и другое, наверно.
Почему же позор тем, кто подражает? Нет, слава тем, кому подражают, – они работали на будущее.
Говорят, когда хотят похвалить: «Писатель знает жизнь». Господи, да кто же ее не знает! Ее все знают. Все знают, и потому различают писателей – плохих и хороших. Но только потому: талантлив и менее талантлив. Или вовсе – бездарь. А не потому, что он жизни не знает. Все знают.
Надо уважать запятую. Союз «и» умаляет то, что следует за ним. Читатель привык, что «и» только слегка усиливает то, что ему известно до союза. О запятую он спотыкается... и готов воспринимать дальнейшее с новым вниманием. «Было пасмурно и неуютно». «Было пасмурно, неуютно».
Самые дорогие моменты:
1. Когда я еще ничего не знаю про рассказ – только название или как зовут героя.
2. Когда я все про рассказ (про героя) знаю. Только – написать. Остальное – работа.
Заметил, что иногда – не так часто – не поспеваю писать. И тогда – буковки отдельно и крючками.
Жалеть... Нужно жалеть или не нужно жалеть – так ставят вопрос фальшивые люди. Ты еще найди силы жалеть. Слабый, но притворный выдумывает, что надо – уважать. Жалеть и значит уважать, но еще больше.
Где я пишу? В гостиницах. В общежитиях. В больницах.
Что такое краткость? Пропусти, но пусть это будет и дураку понятно – что пропущено. Пропущенное и понятое понимается и радует.
Угнетай себя до гения.
Каждый настоящий писатель, конечно же, психолог, но сам больной.
Да, я б хотел и смеяться, и ненавидеть, и так и делаю. Но ведь и сужу-то я судом высоким, поднебесным – так называемый простой, средний, нормальный положительный человек меня не устраивает. Тошно. Скучно.
Сейчас скажу красиво: хочешь быть мастером, макай свое перо в правду. Ничем другим больше не удивишь.
Грамматические ошибки при красивом почерке – как вши в нейлоновой рубашке.
...Вслушайтесь – искус-ство! Искусство – так сказать, чтоб тебя поняли. Молча поняли и молча же сказали «спасибо».
Самые великие слова в русской поэзии:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли... Глаголом жги сердца людей!»
Жизнь представляется мне бесконечной студенистой массой – теплое желе, пронизанное миллиардами кровеносных переплетений, нервных прожилок... Беспрестанно вздрагивающее, пульсирующее, колыхающееся. Если художник вырвет кусок этой массы и слепит человечка, человечек будет мертв: порвутся все жилки, пуповинки, нервные окончания съежатся и увязнут. Но если погрузиться всему в эту животворную массу, – немедленно начнешь – с ней вместе – вздрагивать, пульсировать, вспучиваться и переворачиваться. И умрешь там.
О лысеющем человеке говорят: – У него волос – на одну драку осталось.
О темном человеке: – Это же двенадцать часов ночи.
Пятьсот страниц огнедышащей прозы.
Восславим тех, кто перестал врать.
Они пока держат его на выпасе. Потом – зарежут. И съедят.
О Разине. Если в понятие интеллигентности входит болезненная совестливость и способность страдать чужим страданием, он был глубоко интеллигентным человеком.