Да, маляр простил Ваську и стал нашим другом. Он даже пообещал, как поедет к Петрову дню на покос, привезти нам черных лепешек. Он давал нам замазки для чертиков и даже учил, как надо красить. Это нас развлекло. Васька выкрасил мне сапоги охрой, а я покрыл ему ноги до колен и предложил дворнику Степану отделать самовар, чтобы уже не начищать его кирпичом.
Третьим и самым бесспорным признаком лета было обильное появление на лице Васьки желтеньких пятнышек.
– Видал? – хвастался он, тыкая в нос и под глаза. – Лето скоро. Это оттого, что я счастливый буду…
Пожалуй, он был прав. Появлялись веснушки, и Ваське приваливало счастье. Он переставал бегать в училище и торчал в мастерской только до обеда.
Итак, все признаки были налицо, и на Васькиной рожице пышно расцвело «счастье». Стоял тихий и ясный майский полдень. Мы клеили в сенях змей, и Васька уже собирался тащить его на крышу сушить, как вдруг стайка маленьких белых собачек, всегда подремывавших на крылечке, сорвалась и ринулась с визгом и лаем к воротам.
– Почтальона рвут, – сказал Васька, приделывая хвост змею.
Нет, рвали не почтальона. Тот, обыкновенно, пускал в дело палку, какая-нибудь «Мушка» испускала пронзительный визг, и почтальон победоносно проходил через сени.
Еще мы услыхали раскатистый голос дворника и знакомое науськиванье;
– Фтю-у! фтю… А не ходи без звонка!.. Шлюнды подзаборные!., го-го-го… Ха-ха-ха… Фтю-у!..
И чей-то испуганный голос покрыл гомон собак:
– Послушайте! Да возьмите же кто-нибудь!..
Мы выскочили во двор. Возле крыльца стоял человек средних лет и отчаянно подплясывал в кипевшей вокруг стае. Его порыжевшая шляпа-котелок съехала на затылок, прыгал и парусинный пиджачок с уголком красного платка, до которого старалась допрыгнуть одна из «Мушек». Как раз в этот момент шляпа соскочила с его головы, и на нее обрушилась вся свора. Но и незнакомец, забыв об опасности, ринулся спасать свою шляпу. Это была такая свалка, что я на мгновение окаменел. Но Васька нашелся. Он выхватил у Степана метлу и начал так работать ею по сторонам, что хватил по ногам и незнакомца. Но зато спас шляпу.
– Уффф… спасибо… голуба… – сказал, очищая шляпу о колено, незнакомец, и я сделал открытие, что у него только одна рука.
Да, это был Василий Сергеич, игравший Наполеона.
– Смотри! – сказал он с укоризной Степану. – Они изорвали мне брюки!
Его серенькие брюки были тронуты порядком: на правом колене висел выдранный уголок, а снизу появилась бахромка. Он с сожалением осматривал свой костюм, вывертывая голову и ноги.
– Они изорвали мне брюки! – опять повторил он.
– И был-то рваный!.. Изорвали… – грубо отозвался Степан, подымая метлой тучу пыли. – Чай, на воротах-то сказано – не входить без звонка.
Василий Сергеич поглядел на него долгим взглядом и покачал головой.
– Здравствуйте, – сказал я, робко протягивая руку и расшаркиваясь, – я вас знаю… Вы ведь представляли Наполеона?..
Василий Сергеич вскинул глаза и пригляделся.
– Да ну? Вот так-так!.. Те-те-те… Помню, помню… И он? – Указал он на Ваську.
Слово ли «Наполеон» или рукопожатие, но Степан, Должно быть, струсил. Он перестал мести, снял картуз и сказал уже мягким голоском:
– Вам кого-с, собственно?
– Хозяина, собственно, – ударяя на «собственно», твердо сказал Василий Сергеич. – С этого и следовало начать, а не травить собаками…
– Хозяина дома нет…
– Хорошо, я подожду хозяина, – садясь на крылечко, отвечал Василий Сергеич.
– А то можно-с в садик пройти… там холодок… – предлагал Степан, который, конечно, струсил.
– Хорошо. А как приедет хозяин, доложи, что пришел Коромыслов. По делу! Они знают меня!
Он прошел в сад, а мы остались со Степаном.
– По де-лу! Знаем мы эти дела! Побирошки… рвань коричневая.
– Он Наполеона играл! – сказал я.
– Он барин! – сказал Васька. – У него и шляпа…
– Ба-а-рин! – протянул презрительно Степан. – Рваный барин! Это верно. Видали таких, – не догляди – и свистнет!..
– Ты, ты, – крикнул я, – дурак!
Степан насмешливо раскланялся и пустил метлой тучу пыли.
– А кто и с роду так.
Этим разговор и кончился: со Степаном было трудно разговаривать.
Зачем Василий Сергеич спрашивал отца? Я предложил Ваське направиться в сад, пока змей посохнет.
Василий Сергеич сидел на скамеечке, под кустом бузины, и крутил реденькую бородку. Должно быть, думал о чем-то. Мы остановились поодаль.
– Ну, как дела, братики? – спросил он.
– Ничего. А вы уже теперь не представляете Наполеона?
– Был Наполеон, да весь вышел… – сказал он со вздохом – В школу-то ходите?
Я сказал, что скоро поступлю в гимназию.
– Та-ак… Ну, а ты, босоножка? – обратился он к Ваське, который усиленно тер ногой об ногу.
– Э! – лихо отозвался тот. – Я в сапожники выхожу… А у вас, дяденька, сапоги каши просят, – заявил он, как знаток.
– Что сапоги! – задумчиво сказал Василий Сергеич. – Вот когда здесь каша, – хлопнул он себя по лбу, – тогда плохо, а сапоги… Эх, парнюга! Умная у тебя рожица… Так только сапожником и будешь? А?
Он поймал Ваську за рукав и притянул. Посмотрел на его босые ноги с присохшей сыроватой грязью.
– Да-а… «Ноги босы, грязно тело и едва прикрыта грудь»..
– Это я знаю! – закричал Васька и продолжал, точно рубил котлеты: – «Не стыдися, что за дело, это многих славных путь».
Василий Сергеич рукой остановил его и стал говорить знакомое стихотворение тем торжественным тоном, каким выкрикивал когда-то со сцены балагана:
– Зарядить все пушки и орудия!
Помню я этот торжественный момент, когда голос плохо одетого человека раздавался в нашем тихом саду. Миром и покоем веяло от всего. Безмолвие и зной, казалось, дремали под широко раскинувшимися вишнями, уже осыпанными зелеными плодами, точно из воску сделанными шариками на проволочках. Зарывшись в пыль, под кустами смородины дремали разморенные жарой куры. Кошка спала на крыше беседки, потряхивая головой. Отбивая такт пальцем, говорил Василий Сергеич. Босоногий Васька вдумчиво смотрел исподлобья.
– Хозяин приехал! – крикнул дворник и спугнул знойный покой сада.
Василий Сергеич встрепенулся, обдернул парусинный пиджачок, поправил котелок. Лицо его насторожилось, точно он испугался чего-то. Он провел ладонью по лицу, вздохнул и пошел мелкими шажками из сада.
У крыльца еще стоял отец, отдавая приказания кучеру. Завидев Василия Сергеича, он поморщился и крикнул:
– А-а… ты! Голова закружилась с этими делами! Не знаю, не знаю! – с раздражением говорил он. – Боюсь я тебе дать, боюсь! Сроку только неделя, сейчас узнал…
Он, как всегда, волновался и размахивал рукой. Василий Сергеич молчал, опустив голову и держа котелок в руке.
– Ваше дело… – покорно сказал он, когда отец кончил. – Если не верите…
– И дернуло меня взять этот подряд! – уже на весь двор кричал чем-то расстроенный отец. – Архитектор не берется в такой срок!.. А ты еще говоришь – не верите! Ну, что ты тут можешь? Что? Да говори громче… не слышу! Что?
– Я сделаю, – сказал твердым голосом Василий Сергеич. – Можете не платить, если не сделаю…
Отец оглянул его с ног до головы и поморщился.
– Можете не платить! А что толку?! Вот что… Вот тебе за беспокойство… – Он вынул бумажник и вытянул из него зелененькую бумажку. – Обещал я тебе, велел зайти, да… но… И не сердись, – боюсь… Сам знаешь, дело ответственное…
Василий Сергеич покачал головой.
– Я даром денег не беру. Прощайте.
Он поклонился и пошел к воротам. Отец передернул плечом и мельком оглянул нас.
– Да постой ты! – крикнул он вслед. – От денег-то ты чего отказываешься?! Погоди!
Василий Сергеич остановился.
– Мне ваших денег не надо. А что мне отказывают… к этому я привык… – сказал он дрогнувшим голосом. – Будьте здоровы.