«Каким образом в вас уживаются религия и любовь к Стругацким?»
Да вот таким образом и уживаются, потому что Стругацкие — это писатели хотя и не религиозного склада, но и не вовсе атеистического. Эксперимент есть эксперимент, понимаете. «Град обреченный» — как раз глубоко религиозное произведение.
«Пригласите, пожалуйста, Виктора Шендеровича».
Ну, я чего 7 сентября и так приглашу на «Литературу про меня». Приходите, посмотрите. Но попробую. Он был у нас на новогоднем эфире, и все очень веселились. Может быть, позову.
«Я однажды задала вам вопрос. А сегодня Муратов сказал, что вы гений и наш выдающийся современник, — спасибо Муратову. — Придумываю сейчас ещё какой-нибудь умный вопрос — вдруг вы мне ещё ответите. К следующей неделе точно соберусь и спрошу что-нибудь интеллектуальное».
Я вам могу подсказать. Вы спросите меня на следующей неделе о Штирлице. Вот это герой, о котором я давно хочу прочитать лекцию, потому что его генезис мне безумно интересен — вот этот советский Джеймс Бонд. Я абсолютно убеждён, что Штирлиц — это Бендер, который выжил и сбежал в конце концов в Аргентину. И, кстати говоря, большинство романов о Штирлице хотя и написано суконным языком, но большинство анекдотов о нём построено на каламбурах, на таких словесных пуантах, на юморе. Так что, может быть, я как-нибудь при случае рассказал бы всю правду про Штирлица. Задайте мне этот вопрос. Я с удовольствием прочту такую лекцию.
«Пару раз спрашивал ваше мнение о романах Николая Нарокова. И — тишина».
Я читал только «Мнимые величины». Не могу сказать, чтобы мне это сильно понравилось. По-моему, это уровень такой хорошей советской прозы, хотя она совсем антисоветская.
«Вы где-то писали: логично что Майдан начался со студентов — самой свободной и отвязанной части любого общества. Все настоящие, не гибридные, революции начинались со студентов: Будапешт, конец де Голлю в 1968-м и Тяньаньмэнь. И, конечно, Майдан сюда прекрасно вписывается. Только в Донецке и Луганске ничего от слова совсем про студентов не слышано, хотя там есть Донецкий университет неслабый. И это лишний раз указывает на сконструированность этой «гражданской» войны — такую же, как и история с нашими футбольными «фанатами», — пишет Антон.
Антон, ваши соображения интересны. Но дело не только в том, что действительно студенты не участвуют в донбасских делах. Я не думаю, что они уж совсем не участвуют. Понимаете, просто какая штука. Революция — это всегда Париж. А провинция, отставшая и не желающая присоединяться, — это всегда Вандея. Контрреволюция всегда делается людьми среднего и старшего возраста (как говорили про детей в Советском Союзе). Революция — дело молодых. Контрреволюция — дело поживших; они знают, что от революции добра не бывает. Ну, это такая проблема, возрастная действительно. Кстати, если есть у кого-то свидетельства об участии студентов в донецких событиях, я с удовольствием выслушал бы, зачитал бы эти свидетельства, ознакомился бы с ними.
«Неужели вы не понимаете, что, стирая вопросы, на которые не знаете, что ответить, или просто «неудобные», вы унижаете себя в глазах людей вольномыслящих?»
Андрей, любимый, я не стираю никаких вопросов! Пожалуйста, присылайте мне всё на dmibykov@yandex.ru — и я вам с удовольствием отвечу! Я никогда не стираю никаких вопросов, я не модератор этого форума. И мне чем неудобнее вопрос, тем лучше. Мне вообще, честно говоря, не очень интересно давать вам рекомендации, какую книжку читать, а какую — не читать. Мне интересно поговорить о вопросах нравственных, политических, я не знаю, о любви, о нелюбви — о чём хотите. Ну, стирать… Это вам хочется, чтобы я стирал. А я ничего не стираю и «строк печальных не смываю».
«Почему художественная литература (не мемуары и дневники) Лидии Чуковской оказалась невостребованной?»
Хороший вопрос. Она не то чтобы невостребованная, но она неприятная, читать её неприятно, мучительно её читать. Это как гранату глотать — она внутри тебя взрывается. Знаете, буду с вами предельно откровенен. Я считаю, что прозу и стихи о терроре может написать не всякий человек. Для того чтобы писать о терроре, делать прямой репортаж из него, как делали Лидия Чуковская и Анна Ахматова… Вот два произведения, которые зафиксировали атмосферу террора во время террора — это «Софья Петровна» и «Реквием». Так вот, для того, чтобы это написать, надо быть либо такой твердыней духа, как Ахматова, которая всю жизнь признаёт себя виноватой, последней, растоптанной, раздавленной, либо такой твердыней духа, как Чуковская. Либо абсолютной грешницей — либо абсолютной святой. Промежуточные формы, компромиссные варианты не выживают.