«Я бы осталась навсегда в этой постели, рядом с этим букетом и ним. Ты начинаешь жить, а не существовать, Кетрин Пирс. »
— Ты меня любишь, Катерина?
И она слышит его голос, а сам Элайджа замер в дверном проеме их спальни. Элайджа одет в серую клетчатую рубашку и темные джинсы.
И разве мог когда-нибудь Элайджа разочаровать свою Катерину?
И он все сделает ради ее улыбки, ведь любит и она единственная, кто рядом с ним.
«Разве я могла бы не любить тебя, Элайджа?»
Лучший.Сколько уже прошло? Месяц? Год? Полтора? Или больше столетия? Кетрин не помнит, она не считала сколько прошло с их первой встречи в пятнадцатом веке и с момента прощания в двадцать первом. Не зачеркивала крестиком цифры в календаре, не писала восторженные оды на страницах тайного дневника, которого у нее и не было никогда. Не по статусу такой, стерве, как Кетрин Пирс иметь личный дневник и писать обо всем. Никому не говорила о своих чувствах, таила в глубине своей души. Сейчас она просто рядом с ним, а он рядом с ней. Просто наслаждалась близостью, хотя бы такой. Просто наслаждалась их личным счастьем и не важно скольно их счастье продлиться. Год или три…
— У тебя кожа пахнет лавандой. Я люблю лаванду.
— Твои любимые цветы, Элайджа. Ты проснулся так рано и ушел за лавандой для меня?
— У парфюмеров всегда свежая лаванда с полей. Я проснулся в четыре. В пять утра Маноск прекрасен и до семи я ждал у лавки Мисс Феличе.
— Я не стою того, Элайджа.
— Почему ты говоришь так, Катерина? Любимая женщина стоит любых богатств мира.
Элайджа знает. Знает, что она любит отдохнуть до полудня, завернувшись в одеяло, как в кокон, любит кофе без сахара, а когда идет дождь, добавляет в чай щепотку корицы. Странно, но в этом вся она. Элайджа любит читать вслух, сидеть у камина, сочинять музыку и играть ее в баре и заботится о ней. Странно, но в этом весь он.
Кетрин знает все это и многое другое. Кетрин иногда думает, что сходит с ума. Кетрин любит и кажется эта любовь снесла ей голову.
Просто, все дело в том, что Элайджа — особенный. Он садится на постель и оторвал цветы лаванды, опустил в ее волосы, крепко зафиксировал цветов в ее шоколадных кудрях.
Он твердо верит ей и этой любви.
Он верит, что лаванда в ее растрепанных волосах вообще лучшее, что могло случиться.
Она верит, что его жест с лавандой в волосах и то, как он своими руками охватывает ее лицо, смотрит в глаза, вообще лучшее, что с ней происходило.
Да Кетрин Пирс просто пропала. С первого взгляда, наверное их и не разлучались. Они сошлись быстро и естественно, дом обустраивала Пирс и даже думала завести котенка. Хотя хватит и всего, чего есть, чердака обустроенного под комнату для гостей, камина и даже библиотеки в кабинете Элайджи.
— Завтрак, идем Катерина, — пальцами вдоль позвоночника, пуская даже так, сквозь ночную рубашку и мурашки, одновременно какой-то странно-болезненный озноб по коже.
— Может быть, ты обидишься, но завтрак подождет. Знаешь, сегодня я могу побыть смелой.
Элайджа хочет спросить, что она имела ввиду. Кетрин бросает букет на пол, хочет зажмуриться крепко-крепко, но не может даже моргать, когда его лицо так близко, когда касается его губ, когда дыханием — в губы. Так жарко.
Пальцы — к пальцам, и ладони так нежно, почти робко уберут упавшие пряди с лица. Она хотела бы, чтобы Элайджа не останавливалась уже никогда, чтобы целовал ее.
И вот уже ее пальцы тянут с плеч рубашку, а затем майку, невзначай задевая такую гладкую и бледную кожу, взъерошив его волосы.
У нее губы отдают вином, а пахнет она лавандой. Дергает на себя и теперь они уже оба оказываются на постели. Но главное не забывать дышать. Дышать в унисон так, что тот чувствует возбуждение, чувствует жар, проникающий внутрь организма и плавящий вены.
Она судорожно принялась расстегивать ремень на его джинсах, пока Элайджа стягивал с нее длинную белую шелковую ночнушку украшенную кружевом. Странно, но это был его подарок с первого гонорара в баре.
Кетрин расслаблено откинула голову на подушку, крепко обвила своими ногами его талию, прикрывая глаза и сосредотачиваясь на ощущениях, чувствуя, кажется, ещё больший прилив наслаждения, как только его губы коснулись ее шеи. Одна только мысль, что