Лазарев склонился над ноутбуком. Он несколько раз убирал руку с тачпада, прежде чем решился открыть второй файл.
На этом видео мальчишку просто били — с тем же тупым равнодушием, что и насиловали. Непонятно, что было причиной. Бившие только грозились, что за повторение он ещё не так получит.
Захлопнув крышку ноутбука, Лазарев отошёл к окну и прижался лбом к стеклу. Он почему-то думал, что оно будет холодным, но оно оказалось тёплым, прожаренным солнцем, и от него пахло горячей пылью.
Узнав, что Натальи нет дома, Толян тут же предложил развлечься: снять мальчика на двоих, сходить в клуб или сауну, списаться с кем-нибудь в чате — идей, как воспользоваться свободой, у него было много. Лазарев отказался: ему было не до развлечений.
— Ну чё ты тупишь, а? — не унимался Толян. — Когда следующий раз такое будет?
— Будет, — Лазарев прижимал телефон к уху, а сам строгал колбасу и сыр для бутерброда. — Сейчас мне реально не в тему.
— А когда она возвращается-то? — поинтересовался Толян.
— Наталья? — Лазарев отложил нож и перехватил телефон рукой. — Никогда.
Да, вполне возможно, что так оно и есть — и теперь у него на ужин будут, как сегодня, бутерброды, потому что он по старой привычке поехал с работы прямо домой, а мысль о том, что надо забежать в магазин, даже в голову не пришла. Только зайдя в квартиру, он вспомнил, что остался один. Наталья исчезла из его жизни и памяти легко и без последствий. Даже удивительно: она ведь ему нравилась — и он так безболезненно расстался с ней. Это задело его не больше, чем смена зубной щётки: мелкое изменение, к которому привыкаешь за два дня. Быть может, он бы переживал из-за Натальи чуть больше, если бы не ситуация с Николаем Савельевичем. Хотя если бы не ситуация с Николаем Савельевичем, ему бы не надо было с Натальей расставаться…
— Ты серьёзно? Серьёзно?! — переспрашивал его Толян. — Ну ты вообще… А чего вдруг? Поссорились?
— Нет, там сложно. Расскажу при встрече, — Лазарев добавил про себя «может быть». Но если и был на свете человек, которому он мог рассказать о происходящем, то это был Толян. Он вряд ли мог помочь чем-то, кроме совета, но рассказать кому-нибудь хотелось. Тогда, если однажды в канализационном отстойнике найдут его труп, останется хотя бы один человек, который будет знать, что случилось. Толян не бросится доставать полицию заявлениями и рассказами — он не дурак и осторожен, не захочет всплыть в соседнем отстойнике. Но кто-то будет знать.
Вообще-то Лазарев не думал, что его убьют: это простое, но неэффективное решение проблемы. Совсем не в духе Николая Савельевича.
— Ну ладно, — немного озадаченно сказал Толян. — С тебя рассказ. А кстати, сколько вы с ней прожили? Долго ведь…
— Месяцев восемь.
— Хм, да… Слышь, тогда тем более надо… ну, сделать что-нибудь.
— Типа отпраздновать? — усмехнулся Лазарев.
— Или отпраздновать, или наоборот. Заесть горечь разлуки чем-нибудь сладеньким. Молоденьким и свеженьким, а?
Лазарев отказался, но в субботу позвонил Толяну сам — он созрел. Каждый вечер он возвращался в пустую квартиру, съедал ужин и думал, думал, думал. Ходил из комнаты в комнату, садился за ноутбук, делал подсчёты, потом всё бросал, звонил по очереди Ирке и её матери, опять получал те же ответы, и снова думал, думал, думал. От безвыходности хотелось биться головой о стену. Драгоценные дни уходили, а он был всё в той же точке. Вернее, не совсем в той: он кое-что сделал, но это кое-что продвигало его в сторону сдачи Николаю Савельевичу, а он должен был придумать, как его обыграть, как спастись. И вот тут ничего не получалось. Он не мог, как герои фильмов и книг, придумать блистательный ход. Финт. Воспользоваться стечением обстоятельств. Их не было. Ситуация была проста, как задачка по арифметике в первом классе. Прямолинейна.
Напряжение и отчаяние настаивались и крепли, и Лазареву казалось, что от бесконечных мыслей об одном и том же он скоро сойдёт с ума.
В пятницу вечером он созрел: понял, что дошёл до ручки, до грани с помешательством. Ему нужно было открыть предохранительный клапан, стравить накопившееся напряжение, иначе… Он не знал, что будет иначе. Наверное, для начала он просто сядет на диван и заплачет. Вот так просто. Не от горя или обиды — от беспомощности. Самое жуткое и отвратительное чувство, какое только можно себе представить. Он всегда завидовал тем, кто мог легко смириться и признать, что они не в силах ничего изменить. Он не мог — особенно сейчас, когда смириться значило бы разрушить всё, что он строил и планировал годами.
Он не помнил, когда плакал в последний раз. Наверное, ещё в школе, из-за какой-нибудь ерунды. Ему совершенно не хотелось делать это сейчас, но иногда, особенно когда он вертелся в кровати без сна, на него накатывало что-то вроде внутренней дрожи, неуправляемого отчаянного чувства, которое росло и распухало внутри, словно хотело проломить грудную клетку, и к горлу подкатывал ком. Лазарев не хотел видеть себя плачущим — это значило бы, что он сорвался, что он слабак и псих, поэтому он сам позвонил Толяну и спросил, не собирается ли он куда в субботу. Любые похождения на выбор Толяна. Всё что угодно, лишь бы не ещё один одинокий вечер в своей квартире и эти вызревающие в груди рыдания, пульсирующие, как готовый лопнуть нарыв.
У Толяна в планах была сауна. Лазарев согласился, хотя и не любил это дело. Посидеть в парилке он любил — ему не нравилась излишняя откровенность этих заведений. По большому счёту это мало чем отличалось от того же знакомства в чате или на сайте: такая же биржа, где встречались спрос и предложение, но на сайте ты был хотя бы спрятан за ником и аватаркой. На сайте ты мог даже воображать, что выбираешь ты, а остальные — товар. В сауне тебя рассматривали столь же оценивающе, как ты разглядывал других. Одно дело было получить приглашение от кого-то абстрактно виртуального, и совсем другое — почувствовать, как тебя в реале хватают за руку, проводят рукой по спине или шее, заговаривают, смотрят в глаза… Толян относился к этому совершенно спокойно: он за этим сюда и пришёл — чтобы найти партнёра и потрахаться, но Лазарева передёргивало, когда его начинали критически осматривать, и редко решался сделать предложение сам, потому что боялся, что откажут. У него не было реальных оснований бояться: высокий, в прекрасной форме, ухоженный, недурной на лицо, нестарый. Но ему могли отказать по независящим от него причинам: кто-то предпочитал молоденьких мальчиков и принципиально не знакомился с людьми старше двадцати пяти, кто-то соглашался только на блондинов, кто-то, как и он сам, искал исключительно пассов. Толян, ездивший с делегацией в Германию, говорил, что там в саунах была удобная система: акты надевают браслет с ключами на одну руку, на правую, кажется, а пассы — на левую, потому что мало по кому с лёту понятно. В Москве такой традиции не было, и приходилось спрашивать — дебильная ситуация, честно говоря.