— Ты хоть знаешь, сколько я за тебя отдал? — прохрипел Лазарев. — Знаешь? Всё! Всё! Квартира, машина, все деньги… Всё подчистую.
Кирилл на долю секунды будто бы смутился — огромные чёрные зрачки метнулись из стороны в сторону — но потом он с демонстративным равнодушием произнёс:
— Меня не ебёт.
Лазарев схватил его за плечо:
— Ты понимаешь, нет?! Я, чтобы тебя вытащить…
Кирилл не мог, не потеряв равновесия, оттолкнуть Лазарева, но он не боялся, смотрел всё с той же спокойной, уверенной, самодовольной злостью:
— Я что, за это тебе до конца жизни сосать должен?
Дверь позади них распахнулась. Вышел мужчина с загипсованной ногой и ведущая его под руку молодая девушка. Они даже не посмотрели на забившиеся в угол фигуры, но Лазарев отпустил Кирилла.
— Поехали домой, — устало сказал он. — Пожалуйста!
Кирилл покачал головой безнадёжно, почти виновато.
— Ну куда ты сейчас со своей ногой, сам подумай! Я сейчас добегу до таксишки, они тут всегда стоят, — снова начал уговаривать Лазарев.
— Я уже вызвал, — просто ответил Кирилл, как будто это всё объясняло: невозможность поехать с Лазаревым, невозможность вернуться к нему, быть с ним, разговаривать с ним.
Кирилл сунул телефон в карман рваных, грязных джинсов и, хватаясь за стены и рамы остекления, попрыгал к дверям. Он навалился на створку и едва не вывалился вместе с ней на крыльцо, когда она вдруг подалась и распахнулась. Всё так же, вдоль стены, Кирилл добрался до металлического поручня. Вниз вели два десятка ступеней.
— Давай помогу, — опять сунулся к нему Лазарев.
Кирилл оглянулся через плечо и молча, с упрямым сопением начал сползать на первую ступеньку.
— Да ты свалишься сейчас, ещё что-нибудь сломаешь…
Кирилл даже не обернулся, он выругался сквозь зубы и, попробовав теперь встать по-другому, спиной к поручню, переступил ниже.
Лазарев стоял наверху. Он не мог в это поверить. Он боялся момента, когда придётся признаться Кириллу во всём, и знал, что тот разозлится, но ему казалось, что это разрешится. Та жертва, на которую он пошёл, выкуп, отданный за Кирилла, казалась ему оправданием и искуплением. Выкупом своей вины перед Кириллом.
Кирилл выкупа не принял. Он полз по ступеням вниз, тяжело дышал, скрипел зубами, и Лазарев даже от дверей видел, как взмок у него висок и потемнели от пота волосы. На каждую ступеньку уходило по полминуты, но Лазарев теперь видел, что никогда не догонит его и никогда не вернёт. От этого в груди стало больно, горько до всхлипа, до беспомощной, унизительной жалости к себе.
Ему и в тот раз было тяжело уезжать, расставаться с Кириллом, разрывать что-то… Даже не разрывать, а вытягивать, по шагу, по сантиметру тянуть и тянуть из себя что-то цепляющееся, кровоточащее, скользкое. Тянуть и тянуть, откладывать, ждать... И даже если возвращение стоило миллионов, ему — в сумасшедших и пьяных вспышках понимания он видел это — хотелось вернуться. Вернуться к Кириллу и всё выправить, вот как сегодня — всунуть кость в поломанный сустав. Он думал, что это возможно, но Кирилл…
Кирилл добрался почти до самого низа и остановился перевести дыхание. Лазарев начал медленно спускаться к нему. Он больше не собирался уговаривать, потому что понял наконец, что это не временный приступ злобы и обиды и тут не помогут уговоры. Кирилл отбросил его, как отбрасывал всех прочих в своей жизни, кто его предавал; и Лазарев уже видел, как через пару месяцев Кирилл, смеясь, рассказывает кому-то другому, каким он был лохом и как тупо повёлся на Турцию. Кому-то другому, с кем он будет спать потом.
Лазарев остановился за две ступени до Кирилла и спокойно, совершенно по-деловому произнёс:
— Паспорт я верну. Ты не заявляй пока, ладно? А то у меня сын с ним застрянет, он в… за границей. Когда вернётся, я отдам. Обещаю.
Кирилл повернулся и взглянул на него исподлобья, ноздри узкого носа разошлись — Лазарев даже отсюда услышал хриплое, ожесточённое дыхание.
— Ладно.
Кирилл посмотрел куда-то за спину Лазарева и прищурился. Тот обернулся: подъезжало такси.
— Твоё? — спросил Лазарев.
Кирилл, ни слова не сказав, перебрался на последнюю ступеньку.
— Кирилл… — в последний раз, надеющимся, просящим тоном начал Лазарев.
— Задрал уже, — Кирилл махнул таксисту.
Машина остановилась не напротив крыльца, а чуть дальше, и таксист неохотно вышел, чтобы помочь.
Окна в такси были открыты, и Лазарев даже услышал обрывки разговора. Кирилл называл адрес, и Лазарев, хотя услышал всего лишь два слова «сколько» и «линия», понял, что он едет к этим своим знакомым, к которым Лазарев недавно ездил на Васильевский. Тошнотное место.
Машина уехала.
Лазарев поискал взглядом скамейку — ему внезапно стало тяжело стоять. Необходимость поддерживать в вертикальном положении собственное тело показалась слишком сложной задачей. Скамеек не было. Он пошёл к соседнему корпусу больницы.
Может, ему самому надо к врачу? Он едва мог передвигать ногами, обломки его жизни волочились за ним, как пушечное ядро за каторжником.
Он думал, что будет в такой ситуации испытывать отчаяние, такое, от которого воют и рвут волосы на голове, но внутри была всего лишь глухая, недоумевающая пустота. Лазарев не успел по-настоящему осознать масштабов разрушений. Он даже не начинал думать о том, что ему делать дальше. Он знал только, что пока отпуск не кончится, будет жить в родительской квартире, но потом… Потом ему надо будет возвращаться на работу, а Илье в школу. Где они будут жить? На что? Можно занять на первое время у Юли… Главное, вернуть Илью назад, а там он разберётся.
Лазарев, что тоже было странно, не злился на Кирилла. И даже на Николая Савельевича почти не злился. И Кирилл, и Николай Савельевич, и даже его мордовороты — они делали всего лишь то, что должны были делать, а вот он сам… Он срежиссировал целый спектакль, разыграл его как по нотам и продумал всё до мелочей. Не учёл лишь самой простой и очевидной вещи — самого себя, и винить теперь было некого.
Он на ходу достал из кармана бумажник и пересчитал оставшиеся сотенные бумажки, потом мелочь. От монет на руках остался грязный металлический запах. Лазарев отёр влажную ладонь о джинсы, и с губ слетел неожиданно громкий на пустынной вечерней улице смешок. Смешок был нервным и глупым. Лазарев оглянулся по сторонам. Кажется, его никто не слышал.
КОНЕЦ