— Надо установить, кто эти молодцы, — сказал Кашеваров. — Оформите их к награде. Смелые люди.
Они поднялись на плато, к месту, где намечено произвести разбор генеральной репетиции. Здесь уже не было войск, их отвели заранее намеченными маршрутами к подножию горы. Догорая, тлела подожженная снарядами бревенчатая хатенка, еще дымились воронки. В наступившей тишине слышно было, как где-то неподалеку рвались, глухо хлопая, патроны, как пели в воздухе бомбардировщики над горами, истребители. Оттуда где угадывалась Сапун-гора, время от времени доносились тяжелые вздохи крупнокалиберной артиллерии. Вслушиваясь в этот знакомый говор, Кашеваров пытался в уме сравнить прошедшие учения с предстоящим штурмом немецких укреплений. Он знал, что эти вещи несравнимы, но в чем-то чувствовал и их сходство, какие-то одинаковые закономерности, трудности. Сходство еще не было ясно, но он совместно с командирами частей на разборе найдет его, обнажит, подчеркнет и возьмет в основу своих требований, приказа на штурм Сапун-горы…
Давала о себе знать усталость, и, может быть, ноющая тяжесть в плечах и коленях вернула его к намерению строго спросить с Кравцова. «Молодой, горячий… Вот и вынесло его в самое пекло. Своего места не знает, — рассуждал Кашеваров, намечая, что он, опытный генерал, обязан сказать этому белобрысому, с задиристой мордашкой подполковнику, сказать, чтобы впредь он знал свое место в бою. — Это не суворовские времена — гикнул, крикнул — и пошли, солдатушки, вперед. Нынче бой надо видеть в комплексе возможностей и артиллерии, и авиации, и танков, и пехоты… Нынче гикнуть можно только с командного пункта».
— Как же это вы, подполковник, угодили в самый кратер атак? — сказал Кашеваров, беря у адъютанта термос с чаем. — Разве здесь место наблюдательному пункту командира полка?.. Садитесь и наливайте себе чаю, — показал комдив на пустую кружку.
Кравцов отпил глоток, посмотрел на адъютанта и заулыбался.
— Ты мне, братец, не смейся, а отвечай на вопрос. Или ты, глядючи на меня, полез в боевые порядки рот и взводов… Я — это другое дело. У меня своя задумка.
— Очень хотелось посмотреть на солдат вблизи самому, как говорится, «попробовать на зуб» всю тяжесть штурма, труд тех, кто непосредственно будет подрывать дзоты и доты… Я так думаю, товарищ генерал, очень нужно знать командиру боевые возможности своих подчиненных. Или я не прав?
— Ты пей чай, — подумав о чем-то, заметил Кашеваров. — Мудрец… Ха, не прав! Попробуй у меня быть неправым, взыщу на всю катушку данной мне властью. У меня эта власть большая. — Он поднялся, прихрамывая прошелся, сказал адъютанту: — Сергеев, как ты думаешь: прав Кравцов?
— Прав, товарищ генерал. Вы же сами вчера примерно так говорили.
— Разве говорил? Что-то не помню.
— Как же, вот ваши слова: «Штурм будет тяжелым, и эту тяжесть каждый обязан «попробовать на зуб», — процитировал лейтенант.
— Значит, говорил! — воскликнул Кашеваров и погрозил пальцем Кравцову: — Но этого, чур, не делать в бою! — Погрозил без тени строгости, так просто, как отец доброму сыну.
4
— Все, Александр Федорович! Тренировки позади. Через два дня занимаем исходные позиции. Даешь Сапун-гору! — войдя в помещение штаба, сказал Кравцов. Он бросил на стол полевую сумку и грохнулся на стоявшую у стены деревянную раскладушку. — Отмучились, Саня! Теперь — в бой.
Бугров, занятый какими-то документами, вскинул на Кравцова взгляд.
— А что, это же сущий ад, а не учения. В саперной бригаде пятнадцать человек раненых… Мой Василий Иванович поднял бунт: отправляй его во взвод разведки — и никаких гвоздей, говорит: первым хочу быть в Севастополе. А потом ни минуты покоя — то туда, то сюда, то одно совещание, то другое. Нет, в бою меньше нервотрепки. Благо хоть комдив добрый — отвел нам целых двое суток на отдых. Вот сейчас усну, — он посмотрел на часы, — и не поднимать меня до завтрашнего утра, решайте все дела с замполитом. — Кравцов разделся, лег, повернувшись лицом к стенке. — Счастливо трудиться.
Минут пять он лежал с закрытыми глазами, потом вскочил, чертыхаясь на часы: