…Я уже помыл посуду, наколол дров, мне остается только пожелать повару наваристых щей, и я могу отправляться туда, где Шапкин занимается с группой.
— Ох ты чего захотел, командира ему подавай! А ты что, не командир! — пряча карту в сумку, восклицает Шатров.
— Я политрук.
— И политруки должны командовать ротами. Я тоже когда-то был политруком, а на Хасане принял батальон. Скажу тебе, настанет время, когда в нашей армии для пользы дела будут приказами назначать политических работников на командные должности, а командиров — на должности политработников. И это будет замечательно! А почему не так? Ты окончил военно-политическое училище. Изучал там не только одни общественные дисциплины, но и тактику, оружие, организацию боя. Чем же ты не командир, Василий Иванович!
— Тогда политрука давайте… Одному тяжеловато, — настаивает Правдин.
— Знаю, — соглашается с ним Шатров. — Скоро выпуск фронтовых курсов командного состава, и ты получишь своего ротного, а пока не вижу, кто бы мог тебя заменить. Так что потерпи немного.
Подбегает Беленький. Запыхавшись, докладывает:
— Товарищ подполковник, прибыл армейский комиссар Мельхесов. Младший лейтенант приказал тут порядок навести. Сейчас они сюда придут.
— Кто — они? — спрашивает Шатров.
— Да он же, комиссар, и наш командир дивизии с ним. Мельхесов похвалил Шапкина, — добавляет Кирилл с улыбкой.
…Мельхесов плечистый, чуть сутуловатый, черные глаза, мясистый нос, голос властный, требовательный. Хижняков предлагает ему скамейку, но Мельхесов только повел бровью на полковника и, словно не замечая стоящих возле него командиров, говорит:
— Очень уж вы тут зарылись в землю. Разве пришли сюда вековать? Нет. Наша задача — как можно быстрее прорваться к Севастополю, к Сивашу. Моральный дух у немцев подорван. Они уже не в состоянии вести такие наступательные бои, как летом и осенью сорок первого года. Значит, мы должны делать все, чтобы каждый боец понимал, пропитывался бы наступательным духом. Правильно я говорю, товарищи?
— Правильно! — спокойно отзывается Егор.
— Как ваша фамилия? — уже другим тоном спрашивает представитель Ставки.
— Егор Кувалдин.
— А ваша? — Мельхесов делает шаг к Ивану.
— Чупрахин, — отвечает Иван.
— Как вы думаете, прорвем немецкую оборону? Вы разведчик, вам и карты в руки. Ваше мнение для нас очень важно.
— А чем мы хуже других, вон на харьковском направлении, как говорил нам политрук, наши здорово жмут фрицев, только шерсть от них летит. — Чупрахин даже чуть приподнимается на носках.
— Слышали? — поворачивается комиссар к Хижнякову. — Люблю разведчиков — золотой народ! И командир взвода у вас хороший. Пора ему ротой командовать. Надо оформить, товарищ Хижняков.
Беленький толкает меня в бок, шепчет:
— Слышишь, огонь товарищ Шапкин!
— А взвод вот он примет… сержант Кувалдин. Справитесь? Присвоим звание лейтенанта — и справитесь.
Егор только вытягивается, отвечает за него Шатров:
— Справится, товарищ член Военного совета.
Мельхесов садится на скамейку и начинает рассказывать о положении на фронтах, об истощении резервов фашистской Германии, о боях на Западном фронте.
— Надо больше думать о наступлении, — уже другим тоном говорит он командиру дивизии. — Оборонцев ненавижу. А среди них есть большие чины. Приходится воевать даже с командующим. Ничего, порядок наведем, власти на это хватит… А сейчас прошу, товарищ Хижняков, провести меня в штаб, захватите с собой начальника разведки.
Они уходят по лощине цепочкой. Замыкает эту цепочку Шатров.
Мы долго не можем уснуть. Политрук, как всегда, ушел на наблюдательный пункт, Шапкин, потолкавшись между нами, вышел из землянки, — видимо, он решил наедине осмыслить неожиданную радость. Будто угадав мои мысли, Мухин восторженно говорит:
— Ловко наш взводный показал себя представителю Ставки. На все вопросы не задумываясь ответил.
— А как он отдал ему рапорт! — Беленький вытягивается в струйку и показывает, как действовал Шапкин: «Товарищ армейский комиссар, группа разведчиков готовится для специального задания. Старший группы командир взвода младший лейтенант Шапкин!» Как по писаному отрапортовал.
— Шапкин-то хорошо действовал, а вот ты, Кирилл, в проволоке запутался, не мог преодолеть заграждения, — замечает Чупрахин, сидя возле нагретой печурки в одном нижнем белье.