— Ну, чего ты, глупенькая?.. Из-за этого чугуна?.. Таких вон на каждой свалке…
…Спустя несколько дней Клим в другой раз зашел в эту хату. Заметил, что снова стоит на печи дежа с брагой, однако не подал виду. Для приличия спросил, подписалась ли тетка на заём, а потом вынул из кармана кавалерийского галифе кулек «подушечек» и положил на край стола, где сидела Клава.
— В магазин сегодня привезли, — сказал будто мимоходом, безразлично, и покраснел от неожиданной стыдливости.
— А чего ж тут положили? — явно неуместно спросила девушка. — Несите домой.
— Дома их некому есть.
— Так и я же не маленькая.
— Думал, что ты любишь сладкое, — пытаясь найти верную дорожку к девушке, сказал Бегун. — Сегодня не заплачешь?..
На другой год они поженились. После свадьбы Клима вызывали в райком партии, но он там доказал, что Клавин отец был когда-то голубовским пастухом, пас коров. И когда поднимал на рассвете стадо, то голос его был слышен не только на всю Голубовку, а долетал и до Арабиновки, а с ветерком — то и до Стомогил, за целых четыре версты. За голос его еще молодым взяли петь на церковном клиросе, а потом человек освоился, подучился и стал дьяком.
Так и пел он и руководил, как умел, церковным хором, пока не отравился стомогильской колбасой. Поехали они с попом перед рождеством освящать «святой» водой стомогильские хаты, насобирали полвоза колбас. И вот колбаса, которую съел потом дьякон, была, видимо, не свежая, с тухлиной. Кто-то сам не мог есть, так «пожертвовал» на церковь.
Батюшка после этого «воздал» не один молебен за то, что сам не соблазнился той колбасой.
Дьячиха тоже недолго пожила, похоронив своего голосистого кормильца.
…Голубовцы рассказывали, что жили Клим с Клавой душа в душу. После самых трудных и докучливых дел, даже после чарки, которая иной раз перепадала, Клим был хмурым и злым только до порога своей хаты. А как переступал порог, все наносное и печальное как рукой снимало. Один Клавин взгляд, будто свежей росой, смывал с души всю накипь беспокойного дня или целых суток.
Когда у них родился сын, Клим в тот день даже в район не поехал, хоть там очень нужно было ему быть. При других обстоятельствах он не сделал бы этого, а тут семейная радость взяла верх над всем. «Сын у меня, сын!» — с гордостью и радостью говорил он встречным. И повторил это даже перед секретарем райкома Игнатом Мариничем, которого очень уважал: «Сын у меня! Понимаете? Сын родился!..»
Но случилось так, что через некоторое время Климово счастье вдруг как в воду кануло. Когда он уехал в Старобин на очередное совещание, тетка уговорила Клаву, и они окрестили ребенка в церкви. Такого предательства Клим не ожидал. Голубовцы говорят, что впервые он тогда немного поколотил Клаву. Женщина проплакала всю ночь, а под утро, когда разгневанный и охваченный страданием Клим вышел на улицу проветриться, забрала малыша и пустилась бегом к тетке. Он перехватил ее, упрашивал, тянул домой, но Клава вдруг показала тут свою неожиданную решительность и упорство. Наверно, не могла простить того, что муж поднял на нее руку…
Рано утром Клим отправился в Старобин. Пошел сам, без всякого вызова, — чтоб увидеть Маринича. Клим не стал ждать его на службе, а пошел к нему прямо домой. У того возле ворот уже стояла подвода. Взнузданный и привязанный к столбу породистый конь изредка помахивал головой, отгоняя ранних мух. Клим остановился возле подводы и решил подождать, пока выйдет хозяин. Но вскоре хлопнула форточка в окне, выходившем на улицу, и оттуда резанул уши знакомый, басистый голос:
— Бегун, чего ты там? Заходи в хату!
Игнат Маринич, длинный, худой, уже полысевший, сидел за столом один и, видно, заканчивал свой сверхсрочный завтрак. В хате пахло чесноком, колбасой, свежежареным луком, и конечно же не на воде.
— Пешком примчался? — спокойно спросил Маринич. — Значит, что-то случилось в Голубовке?
— В Голубовке ничего, — ответил Клим. — А у меня самого…
— Что у самого?
Бегун растерянно посмотрел на полную и важную хозяйку в длинном фартуке. Под этим фартуком она только что принесла желтый, сжатый двумя железными обручами подойник и, едва кивнув незнакомому раннему посетителю, начала цедить молоко в кринки.
Маринич понял смущение председателя Голубовского сельсовета и предложил:
— Давай поговорим потом, а пока что выпьем по стакану свежего молока. Ладно? Ты еще не завтракал?
«Корова не обобществлена», — подумал Бегун, а затем сказал, что есть он не хочет.