– Мама, – спросила Моргейна, – а почему нам нельзя поехать на ярмарку вместе с тетей?
– Потому что твой папа нас не пускает, радость моя.
– А почему он нас не пускает? Он думает, мы будем непослушными?
– Да уж, скорее всего именно так он и считает, доченька, – рассмеялась Игрейна.
Моргейна примолкла – такое крохотное, тихое, сдержанное маленькое создание. Ее темные волосенки отросли уже настолько, что можно было заплести коротенькую, не доходящую до лопаток косичку, – прямые, шелковистые, они рассыпались по плечам спутанными прядками. Глаза – темные, серьезные, а бровки – прямые и ровные и уже такие густые, что резко выделяются на лице, как самая примечательная черта. «Маленькая дева-фэйри, – подумала про себя Игрейна, – а вовсе не дитя человеческое; лесной дух». А ростом – не крупнее дочурки пастуха, которой еще и двух нет, притом что Моргейне уже почти исполнилось четыре, а говорила она внятно и осмысленно, точно восьми-девятилетняя девочка. Игрейна подхватила дочку на руки и крепко обняла.
– Мой маленький подменыш!
Моргейна не стала противиться ласкам и даже поцеловала мать в ответ, что немало удивило Игрейну: склонностью к бурному проявлению чувств девочка не отличалась.
Но вскорости она недовольно завозилась – долго сидеть на руках Моргейна не любила, характер у нее был независимый и самостоятельный. Она уже научилась сама одеваться и застегивать пряжки на башмачках. Игрейна спустила дочку на землю, и та степенно зашагала рядом с матерью обратно в замок.
Вернувшись в покой, молодая женщина уселась за ткацкий станок, велев дочери взять прялку и устраиваться тут же. Девочка повиновалась, Игрейна, приведя в движение челнок, мгновение помедлила, наблюдая за дочерью. Руки у нее искусные, каждое движение выверено, нитка, конечно, получается не ахти какая, но веретено маленькие пальчики вращают ловко, точно играючи; будь эти ладошки побольше, Моргейна уже пряла бы не хуже Моргаузы.
– Мама, я папу совсем не помню. А где он? – осведомилась девочка спустя какое-то время.
– Он в Летней стране вместе со своими солдатами, дочка.
– А когда он вернется домой?
– Не знаю, Моргейна. А тебе хочется, чтобы он приехал?
Девочка мгновение поразмыслила.
– Нет, – объявила она, – потому что, когда он здесь жил, – я чуть-чуть помню, – мне приходилось спать в комнате тети, а там было темно и поначалу я пугалась. Конечно, я тогда была совсем маленькая, – чинно добавила она, и Игрейна с трудом сдержала улыбку. – А еще я не хочу, чтобы он приезжал, потому что ты из-за него плачешь.
Да уж, права была Вивиана, говоря, что младенцы понимают суть происходящего вокруг куда лучше, нежели кажется взрослым.
– Мама, а почему ты никак не родишь еще одного ребеночка? У других женщин ребеночек появляется сразу, как только старшего отнимут от груди, а мне уже четыре. Я слышала, как Изотта говорила, что тебе надо бы подарить мне братика. Думаю, мне бы и впрямь хотелось братика, чтобы было с кем играть, или хотя бы сестричку.
Игрейна уже собиралась было сказать: «Потому что твой папа Горлойс…» – но вовремя прикусила язык. Несмотря на то что Моргейна рассуждает вполне по-взрослому, ей же еще и четырех нет, разве можно делиться с ней такими подробностями?
– Потому что Богиня-Мать не сочла нужным послать мне сына, дитя.
На террасу вышел отец Колумба.
– Не след тебе морочить ребенку голову разговорами о Богинях и языческих суевериях, – сурово упрекнул он. – Горлойс желает, чтобы из его дочери воспитали добрую христианку. Моргейна, твоя мать не родила сына, потому что твой отец разгневался на нее и Господь не дал ей дитя, наказывая за греховное своеволие.
В который раз Игрейне захотелось швырнуть челнок в эту черную ворону, вестника несчастья. Чего доброго, Горлойс исповедовался этому человеку; чего доброго, священник знает, что произошло между мужем и женой. За прошедшие месяцы молодая женщина часто гадала, так ли это, но предлога спросить не было; кроме того, она знала, что отец Колумба все равно ей не ответит. И тут, неожиданно для обоих, Моргейна вскочила на ноги и состроила священнику рожицу.