С этим письмом в Кремль был отпущен пленный поляк. Письмо он доставил, как и было поручено главе сапежинцев полковнику Стравинскому. Стравинский и полковник Немировский пришли с письмом к Струсю.
Струсь прочитал письмо и усмехнулся.
— Письмо не ко мне, к вам панове, вам и помышлять!
— Если бы мы задумали измену, к тебе Николай Струсь не пришли бы. Ты у нас гетман, так и помышляй за всех!
— Князь Пожарский разъяснил нам, что король медлит из-за неприятностей с турками. Вот и рассудите, панове, в столь трудный час для Речи Посполитой, нам ли вонзить ей меч в спину? Издавна повелось, что султан помогает Московии, когда мы на пороге победы. Или мы покроем позором наши имена, или совершим подвиг достойный спартанцев при Фермопилах!
Стравинский печально усмехнулся.
— Из этой крепости московские мужики нас не выбьют, коли не выгонит голод.
— Я не верю, — ответил Струсь, — что король оставит нас на голодную смерть. Ходкевич пришел с малыми силами. Он соберет войско и пробьется к нам с продовольствием, а русские мужики подерутся с казаками.
Согласились ответить князю Пожарскому посуровее. Ответили.
«Не новость для вас лгать в своих писаниях! У вас нет стыда в глазах. Насмотрелись мы и на вашу храбрость и мужество нападать на беззащитных. Видели мы своими глазами, как литовский гетман дал вам себя знать с малыми силами. Мы, ожидая счастливого прибытия государя нашего короля с сыном Владиславом, не умрем с голода, а дождемся его и возложим царю Владиславу на голову венец вместе с верными его подданными, сохранившими данную ему присягу, а вам Господь Бог за кровопролитие и разорение Московского государства возложит на голову кару и каждый старший из вас пусть ожидает кары Божией над собой. Не пишите нам ваших московских глупостей: не удастся вам ничего от нас вылгать; мы вам стен не закрываем, добывайте их, если они вам нужны, а царской земли шишами и блинниками не опустошайте. Пусть холоп идет к сохе, поп — к церкви, купец — на свой торг: здоровее будет царству. Не пишите нам сказок, Пожарский, мы лучше тебя знаем, что польский король усоветовал с сенатом, как довести до конца московское дело и укротить тебя, арихимятежника. Не был нам турок страшен, и не будет. И не только со своими негодяями и шишами, что у тебя теперь, но если бы к тебе пристало гораздо больше бунтовщиков таких, как ты, то и тогда не одолеешь нас».
Известия о голоде среди осажденных в Кремле не заставили долго ждать. Ночью из Кремля пробрались перебежчики, запорожские казаки, и польские пахолоки. Минин поинтересовался ценами на хлеб в Кремле. В ответ прозвучало нечто невероятное: сто злотых за четверть ржи смешанной с лебедой, четверть конского мяса — сто двадцать злотых.
— Испеклись не хлебы, а ляхи! — вывел Минин. — Еще неделя друг друга жрать начнут. Над Кремлем ни одной вороны не вьется, голодный лях и вороне был бы рад.
Не прошло и недели, из Кремля пробрался слуга Марфы Романовой, супруги Филарета. Истощен он был до крайности. Привели его к шатру Пожарского. Темень непролазная, накрапывал дождь Побудили князя. Засветили в шатре свечи. Романовский слуга упал на колени и выговорил:
— Пресветлый, князь! Настал гибельный час! Ляхи людей жрут, как бы до нас не добрались! Поспешай, князь, терпежа у затворников нету!
Пожарский послал вестовщиков за Трубецким, за Мининым, за советными людьми. Собрались в княжеском шатре. Романовского слугу подкормили, согрели вином. Он малость ожил и рассказал, что происходит в Кремле. Лошадей, собак, кошек и крыс поляки съели. Выкапывают трупы, варят в чанах человечину. Убивают своих и сырьем жрут, чтобы другие не отняли.
На совете зашумели, что надобно идти на приступ, некому, дескать, обороняться. Пожарский остудил горячие головы.