«Родители/семья/друзья/коллеги будут на меня обижаться»;
«Я начну говорить “нет”, и со мной перестанут общаться».
«Выбирая себя, ты отстраняешься от людей», – выносят приговор сомнения. Перспектива быть отвергнутым пугает, и вы подхватываете невроз «хочу, но не могу».
И если для клиента сомнения – это невроз, то для меня – рабочий материал. Я не спешу поддерживать клиентское «хочу научиться выбирать себя» и подсказывать, как к этому прийти. Я буду сомневаться. Дрожащий голос, слезы, страх – те самые гигабайты информации между «хочу» и «не могу». Они расскажут больше, чем озвученные мысли.
– Вероника, мне понятно такое желание. Кажется, оно должно быть окрашено энергией свободы и радости, но твое замутнено страхом. Давай попробуем разобраться, в какой точке перемешиваются эти несочетаемые оттенки. Ведь именно страх «подрезает крылья ангелу». И пока мы не найдем его причину, ты будешь ставить интересы других людей выше своих. Ты уже испытывала похожие ощущения?
– Да. На старом диване, в детстве. Мне тридцать, диван давно на свалке, а я до сих пор сижу на нем и жду, когда мама заметит меня. Увидит, как мне обидно. Я хочу сказать ей об этом. Хочу и не могу. Мне страшно. С начала сессии, с того момента, как ты спросила про выбор своих интересов, я вспоминаю, как сижу на этом чертовом зеленом диване!
– Что случилось?! – Забежала в детскую мама. Ее рука сжимала скалку, фартук был перепачкан мукой.
Вероника сидела за письменным столом и медленно складывала в обувную коробку покореженные, но все же выжившие дары осени: шишку с обгрызенной верхушкой, смятый кленовый лист, сломанный букетик желтых сухоцветов, горсть рябины.
На паласе валялась дощечка с остатками разноцветного пластилина, из которого торчала рябиновая ветка без ягод. Всё вокруг было усыпано ошметками листьев, семечками, шляпками сушеных грибов.
Рядом каталась по полу и вопила четырехлетняя Оля.
– Ма-а-а-ма-а-а, она меня толкнула! Я упа-упа-ла-а-а, – захлебывалась она слезами, указывая на сестру пухлым пальчиком.
Мама метнулась к младшей и стала ощупывать ее голову:
– Господи, солнышко, ты ударилась! Где болит? Дай посмотрю, дай мама подует!
– А-а-а-а-а-а! – пуще прежнего голосила Оля, карабкаясь на маму.
– Да все нормально с ней. Шлепнулась на попу. Орет, будто я ее избила. Артистка, – пробубнила Вероника, краем глаза поглядывая на «жертву».
Мама взвилась, повернулась к дочери с искаженным злобой лицом. Ее ноздри расширились, брови застыли на середине лба. Тревожный знак.
– Ах ты! Да как ты смеешь! Она же маленькая, она не понимает, – топнула ногой мама.
– Она сломала мою поделку… Я так долго… Я просто оттолкнула, – бормотала Вероника, еле сдерживая слезы.
– Твоя поделка – ерунда! Десять таких можно сварганить за вечер! – Мама пнула дощечку. – Оля – твоя младшая сестра, она слабее, ты обидела ее! Пошла вон с глаз моих! Уйди, пока я…
Вероника выскочила из комнаты, прихватив с собой коробку. На зеленом диване в темной гостиной было безопасней. Она чувствовала себя незамеченной, неважной, ненужной. Изгнанной из «рая», где было светло, журчал ласковый мамин голос и смеялась сестренка, нашедшая успокоение в ее объятиях. Плечи девочки ссутулились, хотелось скукожиться, уменьшиться, вжаться в диван каждой косточкой. Она обняла ноги руками и заплакала.
Теперь ей нечего нести в школу на конкурс осенних поделок. Целый месяц Вероника собирала материалы, как ежик, стаскивая их в тайную норку – обувную коробку, которую прятала от сестры на шкафу. Даже засушила семейку сыроежек, случайно найденную во дворе. Ее поделка должна была стать лучшей!
Не уберегла. Любопытный нос и цепкие ручонки сестры добрались до готовой поделки раньше, чем та успела подсохнуть. Вероника кинулась спасать. Выдирая дощечку, толкнула «маленького вандала». Поздно. Произведение превратилось в кучку мусора и полоски пластилина под ногтями.
«Твоя поделка – ерунда!» – гудели в голове мамины слова. Не из-за растерзанной поделки горевала девочка. Она плакала от несправедливости, обиды и боли. Ее переживания остались незамеченными. «Твои чувства – ерунда», – мысль забилась в уголок подсознания, как пластилин под ноготь, – вычистить будет сложно.
Два часа Вероника сидела на зеленом диване, не включая свет в комнате. Хотелось подойти к маме, обнять ее и сказать: «А как же я? Я пострадала. Я так старалась, а теперь дорогая мне вещь уничтожена. Мне очень обидно». Но она не могла: страх давил сильнее, чем вдохновляла вера в мамино понимание.
Чтобы не бояться, Вероника встала с дивана и принялась делать то, за что беспроигрышно похвалят или хотя бы не отвергнут, – мыть пол. Маленький мужественный шажок, чуть в обход, но все же навстречу взрослому, когда тот уже долго не шагает первым.