Зира и Форика считали празднование дня рождения давно умершей женщины безумием, а то и святотатством. Но Ирен смотрела на это по-другому:
– День рождения – это же всё равно что именины. Сами знаете, в церкви чуть ли не ежедневно отмечают именины какого-нибудь святого! А ведь святые поголовно покойники.
– Ваша Анджелина – никакая не святая!
– А кто это может знать? На могиле написано: «ярким примером жертвенности и добродетели». Если уж даже после этого она не попала на небо...
Лалага сильно сомневалась, существует ли рай на самом деле, и эти сомнения были связаны не с тем, заслуживала ли его Анджелина, а с той жизнью или, скорее, существованием, которое влачат мёртвые.
С самого «удочерения» она частенько задавалась вопросом, в курсе ли бедняжка-покойница всего этого внимания: уборки надгробия, свежих цветов, молитв, празднований дней рождения... Знает ли она, что происходит на свете? Существует ли где-то, в какой-нибудь невидимой форме, не имея тела, но обладая сознанием, позволяющим ей видеть и слышать? А то легко сказать: «рай»... Но если тело Анжелины, тлеющее в старой могиле, так до сих пор и не обрело воскрешения (а оно, как известно, произойдёт только после конца света, в день Страшного суда), то ни глаз, ни ушей у неё больше нет. И как же тогда она видит и слышит?
Вот матушка Эфизия в тот день, когда Аврора Леччис плакала по только что умершей бабушке, всё ворчала:
– Ну-ка, прекрати! Она же смотрит на тебя и, конечно, ужасно сердится.
А сидевшая за соседней партой Лалага вдруг подумала: «Если она смотрит, то, значит, видит и меня тоже?» От этой мысли ей стало нехорошо. И потом, когда она думала о мёртвых, ей не давал покоя ещё один вопрос: что же конкретно они ощущали? Могли только видеть и слышать – или чувствовали тепло и холод, вкус и запах? Запах – наверняка, иначе какой смысл приносить на могилу цветы и окуривать её ладаном на похоронах? Но если покойники чувствуют запахи, они должны чувствовать и вонь гниющих цветов, и даже запах своего разлагающегося тела. Ужасное, должно быть, ощущение!
Взрослые, если она их спрашивала, вместо ответа только ругались: «Ты что такое удумала? Вот же извращённый ум у этой девчонки!» Оставалось обсуждать животрепещущую тему с Ирен, а та сразу принималась фонтанировать другими вопросами. Например, когда обе они умрут, что бы она предпочла: чтобы случилась всемирная катастрофа, и мир был уничтожен, – или чтобы он продолжал существовать без них?
Этой дилеммы они пока так и не решили окончательно, склоняясь то в одну, то в другую сторону. Но одно подруги знали точно: Пиладе и Анджелина наверняка не смогут ничего выбрать, потому что мир уже существует после их смерти и разрешения у них не спрашивает.
Глава восьмая
Так или иначе, чтобы успокоить религиозные терзания нянь, после обеда две подруги открыли праздник торжественным шествием. Стояла жара, солнце палило изо всех сил, потому что была всего половина четвёртого. Но они выбрали именно это время, чтобы не встретить взрослых, которые могли бы посмеяться над ними или отпустить парочку саркастических комментариев.
Однако поскольку вдвоём составить хорошую процессию невозможно, пришлось пригласить близнецов с их нянями и Шанталь: в тот день они как раз собирались провести вместе сиесту и вместе же сбежали через окно. По дороге к процессии пристроились несколько малышей из Портосальво и две собаки, Гром и Молния, но их оставили за воротами кладбища, привязав к дереву.
Ирен несла букет цветов, а Лалага – праздничный торт, приготовленный Лугией в обмен на добрую сотню комплиментов и торжественное обещание перекусить им во время прогулки до Волчьей бухты. По правде говоря, это был пропитанный ликёром «Алкермес» бисквитный пирог, в который Лалага воткнула шестнадцать свечек.
Если быть совсем точным, то Анджелине, доживи она до этого дня, исполнилось бы сто шестьдесят, но все присутствующие удовлетворились и меньшим количеством:
– Будем считать, что каждая свечка идёт за десять.
Ветер на кладбище оказался таким сильным, что пришлось поставить торт на землю у ограды и укрыть его юбками двух нянь, иначе свечи зажечь никому не удавалось.
– Кто задует? – с надеждой спросила Шанталь, уже готовая глубоко вдохнуть: как и все малыши, она с трудом сдерживалась при виде горящих свечей.