В разгар беседы Фролов вышел во двор по малой нужде, вышел и вдруг услышал в небе далекий крик незнакомых перелетных птиц. И сразу вспомнил, как однажды, недели две назад, на лесных полянах, занятый покосом, он неожиданно услышал такой же крик этих птиц — неясный, далекий, волнующий. Фролов слушал их, опираясь на косу, с непонятным каким-то томлением, угадывая в этом крике и печаль прощания и смутную радость встречи с грядущим. Солдатка тоже застыла, вскинув голову, как борзая, трепеща телом, вздрагивая губами. И вдруг заржала тихо и призывно, нежно заржала. И сейчас же из-за поля ей ответило такое же тихое, такое же нежное ржанье. Солдатка запрядала ушами, повернула к Фролову голову, словно испрашивая у него разрешения на отлучку или прощаясь с ним, и пошла на тот далекий ласковый зов. «Куда?!» — вскрикнул было Фролов, но Солдатка приостановилась на мгновение, глянула на него с укором, и он махнул рукой. А она, дура старая, легко и весело потрусила через поле, разметав по ветру длинную гриву. Фролов не скоро ее нагнал— возле леса. Бабка да двое мальчишек брели за ржавой, скрипучей жаткой, которую тащил вороной, словно из сказки, жеребчик. Пар валил у него из ноздрей, огонь из очей, он был гладок, упитан, и все у него было на месте, все, что требовалось бедной, истомившейся в одиночестве Солдатке. Но Фролов разлучил их, он безжалостно увел Солдатку от молодого красавца.
И вот сейчас, услышав снова этот трепещущий крик незнакомых птиц, словно возвестивший тогда появление вороного жеребца, Фролов понял, где ему надо искать Солдатку. Не здесь, а там, там, по другую сторону поселка. Там она — он не сомневался.
Распрощавшись с матросом, выпив на посошок последнюю стопку, он отправился в обратную дорогу по хляби и мокряди, охваченный странной дрожью, непонятным каким-то, лихорадочным беспокойством, похожей на пророчество тоской. Он чувствовал, что правильно идет, что ему спешить надо, скорее, быстрее, торопче, будто чей-то призыв толкался ему в сердце. Слава богу, тучи немного разошлись, и сквозь щель между ними, узкую, как замочная скважина, проглядывала бледная луна.
На рассвете он был в поселке, постоял возле склада, покликал на всякий случай Солдатку, но не докликался. Ежели б она вернулась, то бродила бы где-нибудь поблизости, но она не вернулась. Фролов не стал заходить домой. С часок он отдохнул на складе, повесил на воротах объявление «Уехал в район», обмыл сапоги и пошел дальше, туда, где, без сомнения, надеялся найти глупую свою Солдатку.
Предчувствие беды, печаль не оставляли его, он был как в лихорадке. Может быть, лихорадка эта шла от сырого озноба, пропитавшего все его тело, от усталости, а может, и от страха, что случилась с его умной, ласковой, безотказной Солдаткой какая-то беда. И в то же время он понимал, что никакой беды с ней не могло приключиться, что она не впервые уходит из дому и что всякий раз благополучно возвращается, без происшествий.
День поднимался ясный, свежий. В ту скважину меж туч, через которую всю ночь глядела луна, просунулось солнце и раздвинуло тяжелые облака. Стало теплее и спокойнее. Ожили бабочки, зашуршали насекомые, птицы стали перекликаться на разные лады.
К полудню миновав Бредихинский лес, Фролов достиг того места, где явился Солдатке вороной красавчик. Хлеба были сжаты, голое поле щетинилось стерней. Фролов прошел скрозь него, миновал рощицу и увидел внизу деревню. И конный двор он увидел — там за оградой гулял счастливый, самодовольный жеребчик, показывая миру свою красоту и силу. Пар валил из его ноздрей, огонь из очей, пена свисала с горячих губ, он постукивал серебряным копытом о землю, кусал доски забора.
Но Солдатки там не было. «Да, — говорили люди, — прибилась еще позавчора, жеребчик покрыл ее, цельный день потом она толклась здесь, и возле, еще намедни, еще вечерком толклась, и вот, гляди-ка, убёгла куда-то. Бабка Митрофаниха за клюквой ходила, видела сёдня на ранней рани в лесочке, аж возле Скрытни, незнакомую кобылу, по приметам сходную, но далече это».
Далеко не далеко, а идти надо, и Фролов пошел.
Он шел по лесу, звал Солдатку, останавливался, напрягшись, слушая не ушами, а всем телом, не донесется ли знакомое ржание, но ничего не слышал. Он изнемог от голода, усталости, бессонья. И тогда, когда, отчаявшись, решил возвращаться, когда крикнул напоследок безнадежным пустым голосом: «Солдатка!»— неожиданно уловил далекое ржание, опалившее радостью его сердце. «Ах ты, скотина необразованная!» — сказал он и побежал в ту сторону, откуда раздался Солдаткин голос. Потом остановился, и снова крикнул, и опять услышал ее ржание, но уж совсем близко, будто в овражке, за кустами. Она весело ржала, озорно, по-молодому, со счастливой и беззаботной интонацией. Фролов обломал ветку потолще, чтоб проучить старую дуру, чтоб усовестилась она хоть самую малость за то беспокойство, какое доставила ему, и стал продираться сквозь кусты к оврагу. Продрался и увидел ее...